— Говори же, наш крохотуля…

— Рассказывай, Мышичек. — Дружеский жест поднятой руки отбросил зловещую тень, словно напоминавшую об опасности.

— В кабинете Директора я невзначай высунулся из-за ножки стола, и меня тут же заметил один из акиимов. „Мышь! Мышь!“ — вопил он так, будто увидел тигра. Все повскакали с мест, бросились меня ловить, топаньем загнали в угол и хотели забить толстой книгой.

Что я им сделал? Откуда у людей такая ненависть к мышам? Жалко им, что ли, несколько крошек? Я бегал зигзагами, но круг сужался, а ножищи били об пол, что молоты. Я сжался, стиснул лапки… Думал лишь о вас: столько важных известий…

— Бедный Мышичек. — Виолинка встала на колени у скамейки, погладила мышонка. — Ох, как сжалось твое сердечко от ужаса — ведь оно не больше лесного ореха.

— Не больше горошины, — деловито уточнил Мышик и вернулся к рассказу: — И я прыгнул между ними! Мы не сдаемся, деремся до конца! Куда людям до мышиной ловкости. Я бросился под шкаф, люди сшиблись головами, а один тип наступил Директору на ногу, и оба долго орали друг другу насчет осторожности. В ход пошли выражения „неповоротливая колода“, „раскрой зенки“, „толстый растяпа“.

Дотошный Директор присел на корточки и длинной линейкой пихал под шкаф в надежде прижать меня к стене. Раз я даже запищал от страха, а он удвоил старания. Только удалось ему выгрести из угла длинный клок паутины, пыли и тополиного пуха, отдыхавшего еще с весны — кто решится отодвигать шкаф и выметать, больно уж изрядный труд.

А я протиснулся между шкафом и стеной — любая неровность помогала мне, каждая песчинка в штукатурке; медленно и упорно лез я в этом ущелье, пока не выбрался наверх. А те все еще стояли на коленях и заглядывали под шкаф, разочарованные, что клубок паутины и пыли не мой труп.

Директор велел отодвинуть шкаф, все изготовились с линейками, будто с мечами, так были заняты осадой, что не заметили, как я спрыгнул Директору на спину, скатился на ковер и проскользнул в приоткрытый ящик стола.

И тихо залег, а они, обалдев от погони и поисков, рассуждали, куда это я запропастился. Мне хотелось расхохотаться им в лицо. Пыль щекотала в носу, вот-вот чихну. Изо всех сил я тер кончик носа обеими лапками. И слушал, слушал. Мне даже кажется, уши у меня выросли огромные, как у слона.

— Да нет же, у тебя нормальные маленькие ушки, — успокоила его Виолинка.

— И тут случилось самое страшное. Директор, усаживаясь в кресло, толкнул коленом дверцу, я оказался взаперти, обреченный на голодную смерть. Я ждал и ждал, боялся пошевелиться, чтобы не зашелестеть бумагой, а они все болтали и болтали.

— О чем? — спросил я с нетерпением.

— Не знаю. Прошу прощенья, в тот момент меня заботило одно — как спастись. Как выбраться из западни.

— И выбрался? — забеспокоился Мышебрат.

— Пожалуй, выбрался, вот сижу тут, с вами разговариваю. К счастью, на свете есть столяры портачи и бракоделы, доска сверху была пригнана неплотно, по скоросшивателям, папкам с донесениями я вылез наверх и убежал. Да переведите дух и не смотрите на меня так — убежал ведь!

— Браво! — захлопал Бухло. — Слава отважным! Нельзя терять надежду, правда, котяра? Даже если тебе петлю набросили на шею.

— Конечно, когда есть друзья, — вздохнул кот, — в которых уверен: помогут, спасут от погибели.

— А я еще не все сказал: самое главное — там лежит КОРОНА! Я сам потрогал КОРОНУ! Все зависит от вас, а мне ее не сдвинуть с места…

— Корону мы заберем! Корона должна увенчать достойное чело, — сказал я торжественно. — Ведь в Короне магическая сила.

— Ну, для меня это чересчур мудро. — Мышик улыбнулся.

— Я просто уверен: настоящий король должен владеть настоящей Короной.

— Подданные есть, должна и власть быть, — добавил Бухло. — Порядок и законность вернутся…

— А моя мамуля еще вчера говорила гостям, что королевство не возрождают с Короны и Скипетра, как дом не начинают с крыши и с дыма из трубы. Королевство надо восстанавливать с фундамента, то есть с дружного труда всех жителей Блаблации.

— Виолинка, твоя мама — мудрая королева: она не только рядом с мужем на троне восседала, но и на кухонной табуретке, и на скамье, застланной килимом, в деревенской хате, да и на мураве тоже сиживала, — покачал головой Мышебрат. — Твоя мама знает жизнь, ходит по земле, а не витает в облаках.

— Мама не отчаивается, все эти простые навыки ей теперь очень пригодились, — шепнула принцесса. — Она убирает, готовит, ходит за покупками, хоть и не слишком-то много покупает: люди насильно вкладывают ей в корзинку овощи, сыр, масло, маковые булочки для меня… Она возвращается со слезами на глазах, тронутая их добротой. А по вечерам беседует с теми, кто хотят ее возвращения в замок. Добрых даров порой так много, что мама делится с другими…

— Ох, чуть не забыл, — вскричал я, срывая сумку с плеча. — Одна добрая старушка просила передать королеве немного слив, уж верно, придутся кстати.

— На вареники — вкуснотища, — причмокнул Бухло. — А вместо косточек в сливы немного ванильного сахара… И сладкий пирог со сливами тоже объедение — на тонко раскатанном французском тесте сливы, обильно посыпанные сахарной пудрой… В печи запечется корочкой…

— Перестаньте, — отмахивался я, — еще один-два таких разговора, и вместо хроники я напишу кулинарную книгу.

— То-то прославился бы! Кто порадеет судьбам королевства, когда собственная утроба громко домогается, чтоб ее ублагостили? А мы свои утробы ох как холим-лелеем, — нашептывала Виолинка.

Зашелестело в листьях дикого винограда, укрывшего беседку, что-то пошевелилось — какой-то золотистый хохолок, показавшийся мне лунным бликом. Желтые глаза будто пересчитывали нас в темноте.

Отвратительно запахло козлом — за нами шпионили. С какого момента? Пока мы наблюдали за аллеей, разговаривали с парнями, шпион подкрался с задней стороны беседки, пробежал кустами и просунул свою узкую морду в беседку, оплетенную диким виноградом. Мы говорили шепотом, но шепот артиллериста в другом конце парка слышно.

Я резко схватил золотистую бороду. Все понятно: козлик Бобковит, жадный лгунишка и лазутчик, доносчик, служащий любому, кто платит…

— Привязать его, Бухло! — рявкнул я. — Взять его!

Козлик вырывался, отпихивая копытом мою руку, но я держал крепко. Несмотря на духи — козел спрыскивался обильно, — смердел вовсю, может, со страху, трус поганый.

— Отпустите меня! Бо-о-о-льно! — заблеял он жалобно, дернулся изо всех сил, и золотистая борода осталась у меня в руке. Искусственная бороденка на ремешке… Но ведь однажды Бобковиту уже выносили приговор — обстричь козлиную его бороду и обпилить рога… Парни еще прозывали его тогда Козой.

Он мчался в лунном свете, вдали на обширном газоне едва маячило белое пятно. Зато блеяние разносилось на всю Блабону, усиленное эхом, катившимся между старыми деревьями.

— Разбо-о-ойники! На по-о-омо-о-ощь!

Я подтолкнул Виолинку в сторону дома, шепнул ей:

— Беги!

Не мешкая, девочка бросилась в мокрые от росы кусты к домику садовника, где желтый огонек манил обещанием покоя: там мама и защита.

— Сейчас здесь будут стражники! Я исчезаю, летописец! Ненавижу, когда псы пыхтят совсем близко за моим хвостом, — мяукнул Мышебрат и исчез, поглощенный осенней ночью.

— А теперь мы, — тяжело притопнул Бухло. — Мы остались вдвоем…

Я осмотрелся, через луг к нам бежали алебардщики. Секиры в свете луны отливали зеленью. С другой стороны толпе с фонарями что-то объяснял и показывал в нашу сторону козлик, вот толпа рассыпалась широкой цепочкой — облава.

— Я их задержу, — пыхтел Бухло. — Из-за меня не оставайся. Я старик…

Я тащил его с собой, старый сержант упирался.

— Схвачу скамью и попереломаю бульдогам лапы…

— Добраться бы до пруда…

— Плюхнуться в воду и прикинуться лебедем? Надо дать отпор! Пусти меня… Виолинка успела домой. И Мышебрат… Отомстят за нас.

— Хватит разглагольствовать! Шевелись! — Я дернул сержанта за рукав, влажный от росы. — Ну, видишь…