— Если бы я попросила, ты сбрил бы бороду? Я ни­как не могу представить тебя без бороды.

— Давай ножницы!

— Лучше не надо, — улыбнулась девушка. — Вдруг без бороды ты окажешься совсем неинтересным?..

— И все-таки я очень прошу: объясни, что проис­ходит?

—- Ты, пожалуйста, не обижайся, но я не хочу тебя видеть.

— Почему? Почему?

— Не знаю, — вздохнула она. — Честное слово, не знаю.

В нем поднялась злость. Он назвал ее дурочкой. Ду­мал, что обидится, а она сказала:

— Не сердись, пожалуйста... Наверное, я действи­тельно дурочка, что поделаешь?

Артем обнял ее. Таня отталкивала и что-то говорила. Он не слышал.

— Уходи сейчас же! — вырывалась она. — Сестра идет! Я не хочу, чтобы она тебя увидела.

С сестрой он столкнулся в дверях, растерянно кивнул ей. Она не ответила, лишь изумленно проводила его взглядом. Не оглядываясь, он пошел к своему дому. И до самого вечера пилил ножовкой трухлявые доски и бревна. А потом, расколов их, складывал в поленницу.

Нигде не видя Тани, Артем снова отправился искать ее, на этот раз не дожидаясь, когда уйдет сестра. Дверь открыла Лиза. С явным удовольствием она сообщила, что Таня автобусом уехала в Бологое.

Артем вскочил в «Москвич» и помчался в райцентр. Но когда он добрался туда, Тани на вокзале уже не было. Из Бологого в Москву поезда идут один за другим.

Артем всю ночь провел без сна. Чувства утраты, оби­ды и всего, в чем он и сам толком не мог разобраться, терзали его до утра. Он даже решил с рассветом махнуть в Москву и разыскать ее там. Но, пробудившись к по­лудню, раздумал: во-первых, это не что иное, как маль­чишество, во-вторых, все-таки она будет сдавать прием­ные экзамены, и в этот момент выяснять с ней отношения по меньшей мере нелепо.

Во второй раз они увиделись в день ее приезда.

Встречаясь иногда у колодца с Лизой, Артем узнал, что Таня благополучно сдала два экзамена и завтра при­езжает. Утром следующего дня Артем отправился в Боло­гое. Он прождал ее четыре часа. Прочитал почти все га­зеты и журналы в киоске, выпил кружку пива, изучил расписание поездов прибывающих и убывающих со стан­ции Бологое, подстригся в привокзальной парикмахер­ской.

Таня приехала в полдень. Он видел, как она вышла из вагона. Щурясь от бьющего в глаза солнца, не спеша зашагала по перрону к автобусной остановке. В одной руке чемодан, в другой — коричневый плащ. Она была в белой кофточке и серой юбке. Немного осунулась, с ли­ца сошел загар.

Артем медленно пошел за ней. Спустившись с моста, она прошла мимо «Москвича», не обратив на него внима­ния. И тогда Артем окликнул ее. Таня обернулась, блес­нули в улыбке ровные белые зубы.

— Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть... Ты меня встречал?

Она была рада, и Артем сразу простил ей все: и оби­ды, и разлуку, и внезапный отъезд. Простил за эту доб­рую улыбку. Он взял легкий чемодан и, открыв дверцу, положил на заднее сиденье. От Тани пахло незнакомыми приятными духами. Кое-где на щеках, у носа, появились крошечные веснушки. Когда выехали на асфальтирован­ную городскую улицу, Артем спросил:

— Конечно, сдала?

— Сдала...

— Поздравляю! В сентябре в Москву?

— Нет, — сказала она.

— Не понимаю: сдала или не сдала? Помолчав, она ответила:

— Я перешла на заочное отделение... Стипендия ма­ленькая, а сестра не сможет помогать. У нее двое дети­шек. Как видишь, все очень просто.

Дорога тянулась вдоль красивого бологоевского озера. Вдаль уходил небольшой белый катер. За ним волочился широкий веер взбаламученной воды с пенистыми закраи­нами. Показалась высокая белая церковь с зеленым купо­лом. Позади остались последние деревянные домишки, и машина выскочила на шоссе. В открытые окна повеяло прохладой.

—  Как я соскучилась по сестре! — после затянувшего­ся молчания сказала Татьяна.

— Про меня-то хоть раз вспомнила?

— У меня ведь нет никого, кроме Лизы...

— А таких, как я, много? — усмехнулся Артем.

— Ты меня даже не спросил ни разу, откуда я, кто мои родители.

— Я ведь не отдел кадров, — сказал он. — Для меня достаточно, что ты есть на белом свете...

— Хочешь, расскажу про себя? — предложила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Мои родители по­гибли в войну, а мы воспитывались в детдоме... Я даже не знаю своей настоящей фамилии. И никто не знает. Лизе было пять лет, когда нас подобрали у разбитого эшело­на после бомбежки, а мне год. В детдоме были очень доб­рые люди, они подарили нам роскошную дворянскую фа­милию — Милославские. А могли ведь и по-другому на­звать. Например, Лошадкины или Блохины.

— А фамилия Тимашева тебе нравится?

— Милославская лучше.

— Таня Милославская, — очень проникновенно ска­зал Артем, — я тебя люблю.

— Не говори так... Тот, кто легко произносит это сло­во, не может любить.

— Неужели ты думаешь, что я часто это говорю?

— Когда я училась в третьем классе, к нам прислали новую воспитательницу. Длинную, худую, нос крючком... Мы ее прозвали Кочергой. Десять раз на дню она гово­рила нам: «Дети, ну что вы за черствый народ? Думаете, мне хочется вас наказывать? Неужели вы не видите, как я вас люблю?» А сама наказывала на каждом шагу. И это ей доставляло удовольствие. По лицу было видно. Когда наказывала, всегда улыбалась, а нос ее упирался в верхнюю губу. Это она настояла на том, чтобы мою сестру перевели в другой детдом. Кочерга считала, что Лиза пло­хо влияет на наш класс. Когда сестру увезли в другой город, я впервые научилась ненавидеть. Однажды Кочер­га по привычке сказала мне: «Таня, я ведь люблю тебя...» Я ей ответила: «А я вас ненавижу!» Все в детдоме

заме­тили, что у меня переменился характер, я стала скрыт­ной, недоверчивой, и у меня не было подруг... И вот на экзаменах, увидев рядом так много незнакомых людей, я даже растерялась... Почему я тебе все это говорю?

— Мне очень интересно, — сказал Артем.

Но она замолчала, глядя на узкое выбитое шоссе. Они ехали мимо колхозных полей и небольших деревушек. На обочинах разлеглись замшелые валуны. Увидев впереди узкую проселочную дорогу, Артем свернул на нее. Оста­новился в густом кустарнике, подмяв под радиатор оль­ховый прут, и выключил мотор. В высокой траве желтели ромашки, гудели пчелы, трещали кузнечики. 

— Я в Москве часто вспоминала наше озеро... — ска­зала Таня.

Артему было очень приятно, что она назвала его «на­шим озером». Они вышли из машины, и лесная тишина обступила их со всех сторон. Где-то в стороне, невидимый в солнечном свете, тоненько звенел жаворонок. Там, за кустарником, колыхалось пшеничное поле. Артем прижал ее к себе и поцеловал. Губы ее были твердыми и холод­ными и не сразу оттаяли. Как-то робко и неумело она по­ложила ему руки на плечи и, откинув голову, закрыла глаза.

— Ох, Артем, милый... — шептала она. — Мне очень хорошо сейчас. Ты злишься, когда говорю, что я не твоя... Ну скажи, что я твоя? Чья же еще я? Конечно, твоя... Твоя, а ты мой, да?..

Это было три дня назад. Потом все снова началось, как тогда после земляничного острова: два вечера Артем стоял под ее окном, но Таня не вышла. Когда он прихо­дил, она гасила свет и укладывалась спать — он слышал через открытую форточку шлепанье босых ног, скрип кро­вати. Он негромко, но настойчиво звал ее — Таня мол­чала. Артем злился, затаптывал в землю окурки и уходил.

И вот сейчас, неподалеку от ее дома, у сельпо, стоял мотоцикл, а кудрявый Володя с длинными бачками был в гостях у Тани.

3

Артем спустился с крыши. Гаврилыч уже вернулся и постукивал молотком. Он заканчивал перегородку на кух­не. Эд, отворив калитку, потрусил в сторону станции, останавливаясь и обнюхивая заборы и камни. Артем не стал заходить в избу, снял в сенях с гвоздя продуктовую сумку и отправился в сельпо. По дороге он подумал: «Мо­жет, тоже взять бутылку и присоединиться к ним? Ве­селая цолучилась бы компания...»

Улица, на которой стоял его дом, была центральной. Тут и поселковый Совет, и клуб, оба магазина, автобусная остановка и на пригорке — зубоврачебный кабинет. Один раз в неделю в этом же кабинете стриг и брил смеховцев приезжий парикмахер. Вечерами, после танцев, по этой улице гуляла молодежь и громко распевала под гитару.