С доктором часто приезжала его дочь — все такая же прекрасная, безмятежно спокойная и холодная. Я видела, что Люк влюблен в нее, но ее чувства угадать было невозможно. Она была абсолютно непроницаема. Была бы воля Люка, он бы, наверное, женился на ней, но они оба были так молоды, что сэр Мэттью и Рут вряд ли позволили бы ему вступить в брак в ближайшие годы. А кто знает, что может произойти через три-четыре года?

У меня было чувство, что я как бы тяну время. Я еще не совсем оправилась от того внутреннего оцепенения, в которое повергла меня внезапная смерть Габриэля, и пока оно не прошло, я не могла себя заставить думать о будущем и строить какие-либо конкретные планы. Да и куда я поеду, если решусь покинуть Киркландское Веселье? Назад в Глен-хаус? Я представила себе темные комнаты, в которые дневной свет проникает только через щели в жалюзи; я представила себе Фанни с вечно поджатыми губами и отца с его «неизбежной хандрой». Нет, меня вовсе не тянуло вернуться в Глен-хаус, хотя перспектива навсегда остаться в Киркландском Веселье меня тоже не привлекала. Но я знала, что я должна была пробить стену таинственности, отделявшую меня от загадки гибели моего мужа. Я должна была понять, что на самом деле случилось, хотя как это сделать, я не представляла.

Каждый день я выходила на прогулку, и мои ноги сами собой увлекали меня к развалинам аббатства. В домашней библиотеке я нашла старинный план аббатства в том виде, в котором оно существовало до тридцатых годов шестнадцатого века, когда аббатства и монастыри стали подвергаться роспуску и разрушению. Чтобы отвлечься от своих мрачных мыслей, я использовала эту находку, пытаясь с ее помощью мысленно реконструировать аббатство в его первозданном виде. Это было увлекательное занятие, и мне удалось распознать некоторые помещения, обозначенные на плане. Я была в восторге, когда, бродя среди развалин, я нашла то, что на плане было названо часовней девяти алтарей, а также монашеские кельи, сторожку, кухни и пекарни. Я также обнаружила пруды, в которых монахи разводили и ловили рыбу к своему столу. Их было три, и они отделялись друг от друга поросшей травой насыпью.

В прудах все еще стояла вода, и я подумала, не свалился ли Пятница в один из них. Но я отвергла эту мысль, потому что, даже если бы он упал в воду, он бы выплыл к берегу. Тем не менее каждый раз, когда я приходила к развалинам, я звала его, прекрасно сама понимая, что это глупо и бессмысленно. Но мне было трудно смириться с тем, что он пропал навсегда, и я продолжала надеяться вопреки здравому смыслу.

Однажды, возвращаясь с прогулки, я пошла к дому не тем путем, которым ходила обычно, и оказалась с задней стороны дома. Там был вход, которым я до сих пор не пользовалась. Он вел в восточное крыло дома, в котором я еще никогда не была. Но я уже знала, что все четыре крыла дома имели почти идентичную планировку, за исключением того, что парадная лестница была одна на весь дом и находилась в его южной — фасадной — части.

Я поднялась на четвертый этаж, зная, что по нему через все четыре стороны здания проходит коридор, по которому рано или поздно я доберусь до своих комнат в южном крыле. Но найти дорогу оказалось не так просто, как я предполагала, потому что там был целый лабиринт коридоров, и я не знала, какой из них ведет в нужную мне часть дома.

В поисках двери, ведущей в коридоры южного крыла, я открывала одну дверь за другой, но оказывалась то в спальне, то в гостиной, то еще в какой-нибудь комнате, но не в коридоре, который я искала.

Можно было, конечно, вернуться назад, спуститься по лестнице и выйти из дома, чтобы снова войти в него со стороны фасада, но я решила продолжить свои поиски, тем более, что найти дорогу назад было тоже не так просто.

Я продолжала заглядывать в разные двери, на всякий случай стуча в них, прежде чем их открыть, и вдруг за одной из дверей, в которую я постучала, раздался голос, сказавший: «Войдите».

Я открыла дверь и увидела тетю Сару, которая стояла так близко от входа, что я от неожиданности вздрогнула.

Она засмеялась и взяла меня за рукав.

— Заходи, — сказала она. — Я ждала тебя, моя милая.

Как только я оказалась в комнате, она с неожиданной живостью обежала вокруг меня и захлопнула дверь, словно боясь, что я убегу.

— Я знаю, ты пришла посмотреть мои гобелены, правда?

— Я с удовольствием взгляну на них, — ответила я. — Но вообще-то я заблудилась и попала к вам случайно. Я вошла в дом через восточный вход, и я никогда раньше не была в этой части дома.

Она погрозила мне пальцем, как будто я была озорным ребенком.

— А-а, здесь легко заблудиться, если не знаешь дороги. Садись.

Я была рада воспользоваться этим приглашением, потому что от бесконечного блуждания по коридорам у меня устали ноги.

— Грустно, что пропала эта твоя собака, — неожиданно сказала тетя Сара. — Пропала вместе с Габриэлем. Это очень печально.

Я удивилась, что она помнит о Пятнице, потому что до этого мне казалось, что в ее голове прошлое было до такой степени перемешано с настоящим, что она уже не знает, что произошло вчера, а что — пятьдесят лет назад.

Оглядев комнату, я увидела, что ее стены завешаны гобеленами, каждый из которых представлял собой искусно вышитую красочную картину. Увидев, что я не могу оторвать глаз от гобеленов, тетя Сара засмеялась от удовольствия.

— Это все я сама вышивала, — сказала она. — Видишь, какие они большие? Но у меня еще много работы. Может, я сплошь все стены ими завешу… если, конечно, не умру до тех пор. Я ведь очень стара. Грустно будет, если я умру, не закончив все, что я должна сделать. Но ведь все в руках Божьих, не так ли? Может, если я попрошу Его в своих молитвах дать мне еще немного времени, Он не откажет мне. Иди сюда, Клер, посмотри на них поближе, а я тебе о них расскажу.

Она взяла меня за руку; ее пальцы постоянно двигались и были цепкими, словно птичьи когти.

— Изумительная работа, — сказала я.

— Тебе правда нравится? Клер? А ты сама не достаточно усердна. Я ведь тебе много раз говорила, что это совсем не трудно, нужно только терпение и усердие.

— Вы забыли, тетя Сара, — сказала я мягко, — я не Клер, я — Кэтрин, вдова Габриэля.

— Так, значит, ты пришла посмотреть мои гобелены, Кэтрин? Давно пора. Тебе они понравятся, я знаю. — Она подошла ко мне ближе и пристально вгляделась мне в лицо. — Ты ведь тоже займешь свое место в одной из моих картин. — Как только я буду знать, где тебя поместить.

— Меня? — удивленно переспросила я, не понимая, о чем она говорит.

— Подойди ближе. Смотри. Узнаешь, что это?

— Это наш дом.

Она издала довольный смешок и, снова взяв меня за руку, потянула за собой к большому шкафу, стоящему в углу. Когда она его открыла, из него выпали рулоны холста. Она подняла их, смеясь. В этот момент она уже не казалась старухой — настолько быстры и энергичны были ее движения. В шкафу стоял небольшой ящик, который она распахнула, открыв моему взору целую гору мотков разноцветного шелка.

— Я сижу здесь и вышиваю, — сказала она, любовно поглаживая шелк, — стежок за стежком, все, что я вижу. Сначала я это зарисовываю. Я покажу тебе мои рисунки. Когда-то я думала, что стану художницей, но потом решила, что вышивать гобелены интереснее.

— Ваши вышивки просто чудесны, — сказала я. — Можно я взгляну на них поближе? Особенно на ту, где дом. Он просто как настоящий, даже разные оттенки камней переданы удивительно точно.

— Иногда бывает трудно подобрать нужный тон, — ответила она, вдруг надувшись, как обиженный ребенок.

— И люди… да ведь их можно узнать!

— Да, — она снова просияла. — Вот мой брат и моя сестра Хейгэр; а это моя племянница Рут и мой племянник Марк — он умер, когда ему было четырнадцать лет, а вот Габриэль, Саймон и я сама.

— И все смотрят на дом, — сказала я.

— Да, мы все смотрим на дом. Ты теперь тоже должна бы стоять здесь среди нас. Но я не думаю, что ты бы смотрела на дом. Клер тоже на него не смотрела.