Когда мы вошли в дом, Габриэль сказал:

— Я ни разу не видел тебя такой бледной и усталой.

— Я думала, что никогда не доберусь домой.

Он засмеялся и обнял меня. Вдруг он сказал:

— Не правда ли, наше свадебное путешествие было замечательно? Но оно было так коротко — всего неделя вместо медового месяца. Нам надо еще куда-нибудь поехать, например, в Грецию. Я давно мечтаю побывать в Греции.

— «О светлый край златой весны, где Феб родился, где цвели искусства мира и войны, где песни Сафо небо жгли», — процитировала я.

Хотя я по-прежнему тревожилась за Пятницу, я была так рада быть дома, что была готова петь, не то что читать стихи.

— Я скажу, чтобы тебе, принесли горячего молока. Это поможет тебе уснуть, — сказал Габриэль.

— Габриэль, я все-таки не понимаю, куда мог деться Пятница.

— Не волнуйся, рано или поздно он появится. Иди наверх, а я зайду в кухню и велю им принести тебе молока.

Я пошла по лестнице, думая о том, как заботлив Габриэль и как не по-барски он относится к слугам — ведь любой другой на его месте поднялся бы в свою комнату и оттуда бы позвонил, чтобы отдать распоряжение, тем самым заставив слугу дважды подниматься наверх.

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошла в спальню, была пустая корзинка Пятницы, и мне опять стало не по себе.

Я вышла в Коридор и снова позвала Пятницу. Как и следовало ожидать, он не появился. Я старалась успокоить себя тем, что он, должно быть, увлекся своим любимым занятием — погоней за кроликами и забыл обо всем на свете. Завтра он прибежит домой, утешала я себя.

Так или иначе, делать было нечего, и я вернулась в спальню и легла в постель.

Я так устала, что, когда пришел Габриэль, я уже почти спала. Он сел на край кровати и стал говорить о том, как мы с ним поедем в Грецию. Он был очень возбужден — казалось, что эта идея настолько завладела его воображением, что ни о чем другом он уже не может думать.

Скоро горничная принесла молоко, и, выпив его, чтобы не огорчать Габриэля, я почти мгновенно провалилась в сон.

Проснулась я от громкого стука в дверь. Я настолько глубоко спала, что не сразу поняла, что стучат на самом деле, а не во сне. Я с трудом открыла глаза и увидела Рут, стоящую в ногах кровати. В ее взгляде был такой ужас, а сама она была так бледна, что сон с меня как рукой сняло.

— Кэтрин, — говорила она умоляющим голосом, не понимая, что мое оцепенение вызвано не сном, а ее видом, — прошу вас, Кэтрин, проснитесь же, ради Бога!

Я уже поняла, что случилось нечто страшное, и не могла заставить себя задать вопрос. Я посмотрела на кровать рядом с собой, но Габриэля там не было. Я оглядела комнату и не увидела его.

— Габриэль… — начала Рут. — Кэтрин, вы должны приготовиться к ужасному потрясению.

Я наконец обрела дар речи.

— Что… что с ним случилось? — спросила я, с трудом выговаривая слова.

— Он мертв, — ответила Рут. — Он покончил с собой.

Я не поверила ей. Я подумала, что, может быть, мне все это снится. Габриэль… покончил с собой? Этого просто не может быть. Боже мой, да ведь несколько часов назад он сидел рядом со мной, мечтая вслух о нашей поездке в Грецию!

— Вам все равно придется это узнать, так что я лучше сразу скажу вам, — продолжала Рут, глядя на меня необычно тяжелым взглядом, в котором мне почудился укор. — Он бросился с балкона. Его только что нашел внизу один из конюхов.

— Это невозможно, это неправда!

— Вам лучше поскорее одеться, — сказала Рут и вышла из комнаты.

Я встала с кровати. У меня подкашивались ноги и дрожали руки, а в мозгу у меня стучала одна единственная мысль: это неправда, Габриэль не мог убить себя.

III

Так, всего неделю спустя после моего приезда в Киркландское Веселье, в нем произошла трагедия.

Я не очень четко помню последовательность событий в тот страшный день, но я никогда не забуду то ощущение шока, в котором я пребывала, а также сознание того, что случилось нечто неизбежное, что придало жуткую реальность смутным предчувствиям недоброго, охватившим меня, как только я впервые вступила в этот дом.

Я помню, что по настоянию Рут провела в тот день несколько часов в постели, что доктор Смит дал мне успокоительного и я заснула, проснувшись только во второй половине дня.

Потом я спустилась на второй этаж, где в так называемой зимней гостиной сидела вся семья. Там были сэр Мэттью, Рут, тетя Сара, Люк и Саймон Редверс. Как только я вошла, все взгляды обратились ко мне.

— Идите сюда, моя дорогая, — сказал сэр Мэттью. — Это для всех нас ужасный удар, а для вас особенно.

Я подошла к нему, потому что доверяла ему больше, чем всем остальным, и когда я села рядом с ним, к нам подошла тетя Сара, которая, сев около меня, положила руку на мою и так и оставила ее.

Люк, который стоял около окна, вдруг сказал:

— Точно как те — Джон и Люк. Он, должно быть, вспомнил о них. Наверное, когда мы о них говорили, он думал о том, что он собирается сделать…

— Если вы хотите сказать, что Габриэль совершил самоубийство, — резко сказала я, — так это неправда. Я ни за что в это не поверю.

— Это так ужасно для вас, моя милая, — пробормотал сэр Мэттью.

Тетя Сара пододвинулась ближе и наклонилась ко мне.

— А что по-вашему случилось на самом деле? — спросила она. Ее голубые глаза блестели от любопытства.

Я отвернулась от нее и воскликнула:

— Я не знаю! Я знаю только, что он не убивал себя!

— Моя дорога Кэтрин, — сухо сказала Рут, — у вас сдают нервы. Мы все вам очень сочувствуем, но… вы ведь так недолго его знали. Он ведь был одним из нас и всю свою жизнь прожил с нами…

У нее дрогнул голос, но я не верила в искренность ее горя. Я подумала: «Теперь дом и поместье перейдут к Люку. Ты ведь, наверное, рада этому, Рут?»

— Только вчера вечером перед сном мы говорили о том, как мы вдвоем едем в Грецию, — упорствовала я — Это он и придумал, он сам сказал мне о том, что он хочет повезти меня туда.

— Может быть, он это говорил для отвода глаз, чтобы вы не догадались, что он задумал? — предположил Люк.

— Он не стал бы меня обманывать. Для чего ему нужно было говорить мне о Греции, если он думал об… этом!

И тут заговорил Саймон. Его голос звучал холодно и словно издалека.

— Мы не всегда говорим о том, что лежит у нас на душе.

— Но я знала, говорю вам, я знала, что он говорил искренне…

Сэр Мэттью закрыл глаза рукой, и я услышала его шепот:

— Мой мальчик, мой сын…

В дверь постучали, и вошел Уильям, лакей.

Он посмотрел на Рут и сказал:

— Приехал доктор Смит, мадам.

— Пригласите его сюда, — ответила Рут.

Через несколько мгновений появился доктор Смит. Он сразу подошел ко мне, и я увидела сочувствие в его глазах.

— У меня нет слов, чтобы выразить мою печаль, — сказал он. — И я волнуюсь за вас.

— В этом нет нужды, — ответила я. — Я пережила страшный удар, но со мной все будет в порядке — Я вдруг услышала свой собственный смех, в котором были истерические нотки, и пришла в ужас.

Доктор положил руку мне на плечо.

— Я дам вам еще успокоительного, — сказал он мягко — Вам это необходимо. Завтра утром вам будет уже чуточку легче — самый страшный день будет позади.

Неожиданно раздался высокий, слегка ворчливый голос тети Сары:

— Она не верит, что он покончил с собой, доктор.

— Конечно, нет. В это так трудно поверить, — сказал он. — Бедный Габриэль!

Бедный Габриэль! Казалось, эхо разнесло по комнате эти слова и они повторились несколько раз.

Я посмотрела на Саймона Редверса. Он тоже пробормотал:

— Бедный Габриэль! — Но в его глазах, когда они встретились с моими, был холодный блеск. Я с трудом удержалась, чтобы не крикнуть ему: «Вы что, хотите сказать, что я виновата в его смерти? Габриэль был со мной счастлив, как никогда в своей жизни!»

Доктор Смит снова обратился ко мне: