Подобные сомнения и метания уже начинали подрывать мою уравновешенность и мое благоразумие. Моя хватка ослабла. Я это чувствовала, потому что дела шли совсем не так хорошо, как должны были идти. Мои приятельские отношения с Алоисом не помогли мне проникнуть в секту, не привели к нужным результатам. Несмотря на все мои попытки сблизиться с ним и что-нибудь у него выведать, Алоис вел себя невозмутимо и предпочитал держаться на расстоянии. Он искусно ретировался еще до того, как я успевала начать наступление. Получалось, что я вела весьма специфическую войну: я имела дело с неуловимым противником — так сказать, с плохо вооруженным партизаном, который, чувствуя мое приближение, спасался от меня в лесной чаще и оттуда уже не появлялся, а потому я не могла его победить. А еще боевые действия, которые я вела, напоминали мне осаду заколдованной неприступной крепости: между зубцов защитных стен этой крепости не было видно лучников, однако проникнуть за эти стены не представлялось возможным, потому что они были идеально гладкими, без окошек, и скользкими, а крепостные ворота оказались заколочены глухо-наглухо. В схватке лицом к лицу мое колющее и режущее оружие наталкивалось на непробиваемый щит вежливого равнодушия, раздражающей фривольности и чрезмерной осмотрительности. Я, впадая в отчаяние, иногда начинала напирать так сильно, что меня это даже пугало. Такие мои действия могли быть опасными: зверь, загнанный в тупик, может броситься на охотника, попытаться вцепиться ему в горло, а чересчур отважный солдат очень быстро находит на поле боя свою смерть.
Возможно, для меня уже пришло время выйти из игры, пока не стало слишком поздно, — если, конечно, и в самом деле пока еще не слишком поздно…
— Могу я предложить тебе чашечку чая?
Было очень рано, и Брунштрих еще спал, не потревоженный слабым светом поднимающегося над горизонтом зимнего солнца. Я, проявив немалую настойчивость, договорилась с герцогом Алоисом встретиться именно в это тихое и спокойное время суток, чтобы продемонстрировать ему некоторые асаны — позы йоги. В белых одеждах — символе чистоты души йога — я, стоя перед стеклянной стеной оранжереи, смотрела на то, как падает снег, и тревожные мысли порхали в моем сознании, будто гонимые легким ветерком хлопья снега.
Когда, обернувшись, я увидела, что из чащи личных мини-джунглей великой герцогини Алехандры появился ты, я сочла своим долгом расстроиться, поскольку ждала совсем не тебя. Однако в действительности я, наоборот, обрадовалась, ибо твое появление, по правде говоря, удовлетворяло одно мое желание, которое я тщательно скрывала, — желание находиться рядом с тобой. «Я, похоже, постепенно теряю качества, необходимые для выполнения порученного мне задания», — подумала я, приветливо тебе улыбаясь.
— А что ты здесь делаешь? — спросила я тебя без тени ехидства — напротив, с приятным удивлением.
— Я знаю, что ты ждешь не меня. Кстати, я столкнулся в коридоре со своим дядей Алоисом, и он рассказал мне о вашем секрете…
Разговаривая со мной, ты осторожно расставлял все то, что принес с собой на подносе, на столике в уголке оранжереи — оазисе из пальм, кованого железа и шелка, который вызывал ассоциации с уютной и специфической атмосферой арабского сада.
— Я, как только узнал, что он направляется на встречу с тобой, можно сказать, заставил его повернуть оглобли и уступить мне свое место.
— И олень снова скрылся в чаще…
— Что-что?
— Ничего… Так, глупости. А ты что, хочешь, чтобы я провела с тобой занятие по йоге?
— По правде говоря, я не могу хотеть, чтобы со мной проводили занятие по чему-то такому, о чем у меня нет более-менее четкого представления. Кроме того, мне не очень хочется, чтобы со мной проводили какие-либо занятия в такой ранний час.
Ты подошел ко мне и, взяв меня за руку, поднес ее к своим губам.
— Я просто хочу заграбастать все твое время, — прошептал ты, поцеловав мою руку. — Кроме того, я не могу доверять Алоису: он, несмотря на свой возраст, умеет завоевывать женщин. Ну да ладно, присаживайся. Давай выпьем по чашке чая. Это — особый чай, его мне привез с Цейлона один мой друг.
Усадив меня среди мягких подушек на скамью, ты налил в чашки из чайника немного чая с ароматом корицы. Затем ты, держа чашки в руках, подошел ко мне с ловкостью и обходительностью умелого официанта, а также с улыбкой и ласковым взглядом умелого любовника. Однако когда я прикоснулась к горячему фарфору чашки и почувствовала, как он обжег мне пальцы, я невольно выпустила чашку из рук, и она, грохнувшись на пол, разбилась.
— Ой! Прости меня, пожалуйста…
Я наклонилась и стала собирать осколки фарфора, валяющиеся посреди лужицы чая.
— Не беспокойся. Я сам все соберу, а то ты можешь пореза… …ться.
Ты предупредил меня слишком поздно: острый край одного из осколков уже впился в кожу подушечки моего указательного пальца, и из пореза выступила капелька крови.
— Какая я неуклюжая!
— Дай-ка мне взглянуть.
Осторожно взяв мою руку, ты осмотрел этот малюсенький порез с таким видом, как будто это была серьезная рана, требующая к себе внимания целой толпы врачей. Ты легонько надавил на него, чтобы заставить вытечь еще немножечко крови, и, не поднимая взгляда, засунул мой палец себе в рот и стал слегка посасывать его, чтобы очистить ранку.
Я не знаю, как это началось. Я также не знаю, когда я это почувствовала. Возможно, после того, как ощутила пальцем теплоту твоего рта, ибо именно тогда я посмотрела на тебя и увидела, что ты закрыл глаза и начал предаваться странному развлечению: ты играл моим пальцем во рту, с изящной непринужденностью превращая оказание первой медицинской помощи в действо, исполненное эротизма и чувственности. Увидев восторженное выражение на твоем лице и почувствовав, как твой влажный язык и гладенькие краешки твоих зубов ласкают мою кожу, я невольно ощутила возбуждение и вся затрепетала. Мой желудок сжался, мои легкие перестали дышать, мой мозг затуманился, мое сердце заекало.
Я поддалась охватывающей меня сладкой истоме… Я наслаждалась тем, как ты целовал мою ладонь. Я наслаждалась тем, как ты ласково проводил губами вверх по моей руке. Я наслаждалась тем, как ты слегка покусывал меня за плечи. Я наслаждалась тем, как ты дышал на мою шею. Я наслаждалась тем, как ты теребил кончиком языка мочку моего уха. Я наслаждалась тем, как ты прильнул своими горячими губами к моим губам. Я мало-помалу начинала чувствовать, что мою кожу охватывает жар, что мои нервы начинают звенеть, словно струны, что моим сознанием завладевает одно-единственное желание, что моя воля подчиняется жажде сладострастия… и что я подчиняюсь тебе.
Я покорно позволила тебе прижаться лицом к моих грудям и направила твои руки к своей кофточке. Они начали прокладывать себе путь к ее вырезу, щекоча меня через каждый из промежутков между пуговицами, доставая пальцами до моей кожи.
— Я тебя люблю… Я тебя люблю… Я тебя люблю… — снова и снова повторял ты, то тяжело дыша, то вздыхая.
Именно в этот момент, после такого признания, мой рассудок попытался пробиться через это безумие, попытался вырваться из заточения, в которое он угодил под воздействием твоих чар. Именно в этот момент я осознала, что все зашло уж слишком далеко и что маленькая ранка на моем пальце может закончиться большой раной на моем сердце.
— Нет… Нет… Пожалуйста, перестань… Пожалуйста… Пожалуйста!
Мой — почти непроизвольный — шепот перерос в отчаянный крик, а затем я, вырвавшись из твоих рук, все же сумела вернуть себе самообладание.
Ты непонимающе посмотрел на меня. Ты пытался изобразить недовольство и скрыть свое разочарование.
— Что случилось? — с запинкой произнес ты.
— Я не могу… Извини, но я не могу… — пробормотала я, неуклюжими пальцами застегивая кофточку. — Извини…
— Но… но почему?
В твоем голосе чувствовалось отчаяние.
Почему?.. Почему я вдруг испытала стыд? Почему мне вдруг стало страшно?.. Почему я должна сдерживать свое желание? Почему я должна убивать в тебе твое желание?.. Как дать ответ на вопросы, на которые я и сама не знала ответа? Как объяснить причину такого своего поведения, если я и сама не знала этой причины? Как отказать тебе, при этом тебя не обидев?