— Да, приду, — отвечаю я. — Вопрос в другом — придешь ли ты сама?

— За меня не волнуйся, малыш. Вот об Эйсе стоило бы побеспокоиться.

Эйс без двух минут супруг. Он классный. Он таскает нас собой на игры «Филлиз» и орет вместе с нами на Майка Шмидта, хотя ему на него пофиг.

— Думаешь, у него есть любовник? — спрашиваю я.

— Не в том дело, — говорит она. — Хотелось бы поглядеть, как ты ему это скажешь. Просто он сейчас на взводе. Ничего не ел с прошлой недели. Ни горошинки, ни единого чипса.

— И чего он так боится? — говорю я. — Ну стоите вы там. Пару минут трете со священником. Говорите ага, потом целуетесь. Делов-то!

— Вот тебе бы с ним и пообщаться, — говорит мне она. — А то остальные мужики только и твердят ему, чтоб не женился.

Приближается Фрэнсис Младший, почтальон и всеобщий любимчик.

— Что нового, Джинни? Я забыл отдать вот это письмо, когда проходил мимо вашего дома.

— Чего нового-то? — смеется она. — У меня все хорошо, мистер Тухи. А сами-то как?

— С каких это пор ты стала называть меня мистером Тухи? — спрашивает он.

— Примерно с тех самых, когда вы начали лысеть, — отвечает она.

— Что?

— Да шучу я. А то, гляжу, вы чуть сумку из рук не выронили.

— Да я просто с ней так играюсь. Нехорошо говорить пожилым леди о том, что они начинают лысеть.

— Ваша шевелюра в полном порядке. Если уж кто из Тухи и облысеет, так это будет Генри.

— Может, хватит про лысины? Господи, пап, огрей ты ее наконец своей сумкой, — это я говорю.

— И не подумаю, Генри. Готова к завтрашнему дню? Никаких задних мыслей?

— Да, черт возьми. И нет, — говорит она. — Хотите мне что-то сказать? Или предостеречь?

— He-а, ничего даже близко, — успокаивает он ее. — Просто интересуюсь.

— А вы сколько уже женаты?

— Приблизительно с того самого дня, как выяснил, что Сесилия беременна.

Тут он смущенно улыбается.

— У нас скоро двадцать пятая годовщина.

— Черт. Неплохо. Врете небось. Завтра у меня свадьба. Расскажите.

— Да, пап, расскажи ей, — прошу я его, потому что это про то, как мои родители любили друг друга и были счастливы вместе, чего уже, судя по всему, давно нет.

Фрэнсис Младший оглядывается по сторонам, будто желая убедиться, что никто посторонний его не услышит.

— Ну ладно, ладно. Я попросил своего приятеля, чтобы он, как наш личный шофер, отвез нас ночью за город на большом отцовском «олдсмобиле». Мы поехали на север к реке, в окрестности Нью-Хоуп, что рядом с Вашингтонз-кроссинг. Когда мы еще только встречались, мы часто строили планы, как уедем из города и поселимся в пригороде, там, где между соседними домами есть немного места. Чтобы дети могли играть в уиффлбол[6] во дворе. Чтобы ночью видны были звезды на небе. Так или иначе, я нарядился во фрак с белым жилетом. И мы поехали туда. Был конец августа, ночь, и по-прежнему стояла такая жара, что у меня яйца чуть не плавились. Хотя, может, я просто сильно нервничал. Мы остановились у реки. Я сидел на огромном валуне. Она сидела у меня на коленях. Мы говорили про все то, о чем я сказал: про дом, про деревья, про траву и все такое. Потом я поднялся, спел ей «Далеко за синим морем» и сделал предложение.

Фрэнсис Младший прочищает горло. Лицо у него покраснело.

— Так вы и петь умеете? — удивляется Джинни.

— Ни единой ноты не вытяну, — теперь уже со смехом отвечает он.

— А почему именно «Далеко за синим морем»?

— Это была единственная песня, которая нравилась нам обоим.

— Мистер Тухи, я раньше и не подозревала, что́ вы на самом деле за человек.

Джинни светится улыбкой.

— Мистер-мистер — опять заладила. Ну-ка прекрати. А как Эйс делал тебе предложение?

— Над бургерами в «Макдоналдсе», — говорит Джинни, отводя взгляд.

Фрэнсис Младший смеется.

— Да ладно.

— Я серьезно, — отвечает она.

— Довольно романтичный ублюдок.

— Нет, ни капли. Но он меня любит. Ну и как, оно того стоит? Вы в упряжке уже четверть века. Поделитесь мудростью.

— Мудростью? Я разношу почту. Жалкое занятие. Смотри-ка, вам еще одно, — сообщает он, протягивая ей только что обнаруженное в сумке письмо. Оба смеются. — Иногда оно того стоит.

— Как насчет сегодня?

— Завтра спросишь. Мне пора двигать.

И он отправляется дальше по улице в сторону Ав. Заходит в боковую дверь «У Пола Донохью» — ею пользуются все — под большой неоновой вывеской со стрелкой, которая гласит: ВХОД ДЛЯ ЛЕДИ.

— Генри, у нас тут кризис, — сообщает мне Бобби Джеймс, который стоял на веранде и что-то бубнил в телефон все время, пока Фрэнсис Младший трепался с Джинни. Он прижимает к груди мегафон.

— Это Гарри Карран? — уже зная ответ, спрашиваю я.

— Ага, — говорит Бобби. — Спрашивает, какие у нас на сегодня планы.

— Скажи, что мы собирались гулять, — говорю я ему. — Спроси, он пойдет с нами?

Гарри повернут на физической форме. Каждый день в шесть утра он бегает трусцой до Тэк-парка с баскетбольным мячом и блокнотом для записи всех удачных и неудачных бросков. Подстригает большинство газонов на улице Святого Патрика. Когда не занят ничем из вышеперечисленного, все равно об этом говорит.

— Не сработает. Я знаю, как от него избавиться. Ну держись, Гар, — это уже в трубку, — присоединяйся, если хочешь, но должен тебя предупредить: мы идем в музей изобразительного искусства, а потом на открытый концерт классической музыки. Что? Господи Боже. Ты только послушай, Генри, — теперь уже мне, — Гарри говорит, что любит изобразительное искусство и симфоническую музыку. Что же делать?

Я смеюсь. Влип Бобби Джеймс. Гарри на самом деле любит симфоническую музыку. Он объявил об этом вчера вечером в присутствии двух десятков ребят возле входа в «Семь-Одиннадцать», да и телок тоже.

— Ну что ж, Роберта, — говорю я, — похоже, мы отправляемся слушать классику. — Я вскакиваю на стол, стоящий на веранде, и принимаюсь дирижировать невидимым оркестром. Пам-па-па-пам-па-па-пам-па-па-пам-па-пам! — Привяжем к лодыжкам гирьки — и трусцой на концерт. А ну-ка подвиньтесь. Прошу тишину в зале. Духовая секция начинает слоновьим пердежом.

Слышно, как за дверью смеется Джинни, которая держит телефонный аппарат, пока Бобби разговаривает.

— Джинни, не подначивай его. Не смешно, — фыркает он.

— Генри, слезь с маминого нового стола, — говорит он мне, а затем вновь обращается к Гарри: — Ладно, заходи. Только без своих гребаных гирек и скакалок. Давай резче, а то уйдем без тебя. Пока.

Он протягивает трубку Джинни, и она исчезает за дверью. Гарри, который живет по соседству с Бобби Джеймсом, выходит из дома, перепрыгивает через перила и вот уже стоит на веранде вместе с нами. Волосы у Гарри темные, плохо уложены, с пробором (как он думает) посередине; веснушки и плюс пять дюймов роста к нашим с Бобби Джеймсом пяти футам. Он носит красные гетры до колен и в тон к ним красную футболку со спортивными шортами с надписью FATHER JUDGE BASKETBALL CAMP 1984[7]. Еще он носит защитные очки своей любимой марки «Карим Абдул-Джабар» с непременным ремешком на затылке.

— Йоу, — здоровается он.

— Йоу, — дружески приветствую его я.

— Йоу, — не очень дружески (рот набит жвачкой) приветствует его Бобби Джеймс.

Здесь я ненадолго отвлекусь, чтобы сказать, что слово йоу занимает важнейшее место в филадельфийском наречии. Им можно пользоваться, чтобы кого-то позвать, поприветствовать, обратить на что-то внимание, для выражения удовольствия или отвращения. Допустим, я увидел голые сиськи Джинни Джеймс и хочу, чтобы Гарри и Бобби Джеймс на другой стороне улицы тоже обратили на них внимание. Теперь допустим, что Гарри они понравились, а Бобби Джеймсу — нет, плюс он в придачу выходит из себя и мне нужно его успокоить. Вот как будет звучать наш разговор:

ГТ: Йоу. Йоу.

ГК: Йоу.

БД: Йоу.