Господи боже, Бобби Джеймс обжимается с Марджи прямо у ограды мусорки, и прерываются они только на секунду, чтобы нас поприветствовать.

— Мы решили, что вам двоим не помешало бы уединиться, — сообщает нам Джеймси, а затем, высунув язык, предлагает Марджи жвачку, которую она с удовольствием у него с языка сковыривает. Грейс всю аж передергивает от отвращения.

— Фу, какая гадость, — говорит она.

— Ничего, к мусорке скоро принюхаешься, — успокаивает он ее.

— Проблема не в запахе, а в том, что я вижу, — парирует Грейс. — Кстати, как вы узнали, что мы прячемся под креслами у Кларка?

— Кончик сигареты светился, — отвечает Марджи.

— Ой.

Какой-то косматый ублюдок выходит из задней двери магазина и швыряет мусор в баки. Склизкие рыбные отходы летят с верха переполненного бака прямо нам под ноги.

— Генри, — говорит Бобби Джеймс — его руки крепко, но неуклюже обвивают талию Марджи, — почему бы вам с Грейс не пристроиться с той стороны мусорки? А мы останемся здесь.

Черт, настало-таки время! Мне понравилось, когда Грейс меня оседлала, выйдя из душа, но вот целоваться — это совсем другое дело. Тут уметь надо. У тех, кто плохо целуется, на лице розовые следы от пощечин, которыми их от скуки наградили девчонки. Похоже, Грейс тоже страшновато, потому что мы с ней понурив головы плетемся на другую сторону мусорки и стоим там целую вечность, не говоря ни слова. В животе бурлит, и сердце стучит так сильно, как будто внутри у меня работает сушильный барабан и кто-то молотит в тамтамы. Дверь магазина морепродуктов распахивается и тут же с силой захлопывается. Скрип. Бум. Все тот же хлыщ швыряет в мусорку еще пакет. Бух. Все вываливается нам на ноги. Плюх. Грейс подходит ко мне ближе, бросает сигарету, наступает на мусор и так нежно на меня смотрит. Никогда еще не видел такой зелени.

— Знаешь что, Хэнк Тухи, а ты и впрямь настоящий придурок.

— Это еще почему?

— Придурок — и все тут.

— О’кей.

— Ладно, проехали, я говорила тебе, что ты за хрен?

— Нет, ты сказала придурок.

— Одно другого не исключает, — улыбается она.

Быстрый взгляд зеленых глаз скользит по моему лицу. Я отвечаю взглядом глаз голубых. Прядь волос с виска падает ей на губы. Я протягиваю руку и нежнонежно заправляю прядь ей за ухо. Как можно ласковей. Смотри, не ткни пальцем в глаз — все дело испортишь. Теперь тыльной стороной ладони прикоснись к ее щеке. Я чувствую, как от ее дыхания пахнет сигаретным дымом, но мне на это наплевать. Вблизи кажется, что ее коричневые веснушки отдают желтизной. Мочки чуть-чуть напоминают цветную капусту. Она кладет мне руки на плечи, и я жду захвата, но никакого захвата не следует. Я притягиваю ее к себе, и — бум — мы целуемся. Влажно и тепло. Вау. Перед глазами мелькают цветы, фейерверки, пакеты с отходами валятся сверху, из переполненных баков. В штанах член буквально кувыркается через голову, и какое-то странное ощущение поднимается вверх по ногам, к коленям, пока рядом кто-то не вскрикивает «Ага!» и не толкает нас. Бля, замели: Джереми Финн и Джеймс Мулейни. В тот момент, когда они хлопают нас по плечу, мол, поймали по всем правилам, не отвертишься, рука Финна проходится по правой сиське Грейс. Та от души отвешивает ему пощечину.

— Руки убери, мудак, — говорит она.

— Ух, люблю, когда ты обзываешься.

— Заткни пасть, а то… — предупреждает его Грейс.

— А то что? Генри на меня натравишь? Он побьет меня своей расческой?

Грейс закуривает сигарету и дает Финну кулаком в лицо. Тот падает в слезах.

— Ну-ка, отъебался от Хэнка и от меня тоже. Пошли в тюрьму, — говорит она, стряхивая пепел на Финна.

Грейс как всегда заломила мне шею в захвате и ведет по улице Святого Патрика, но не так жестко, как обычно, поэтому мне почти не больно. Мы идем, и я смотрю на ее веснушчатые ноги. В розовой дымке передо мной проплывают нарисованные детьми на тротуаре сердечки со словом ЛЮБЛЮ.

— Интересный тип этот мой старший брат Фрэнни, доложу я вам. Двадцать четыре года, работает на почте и переехал жить от нас через стенку. — Пауза. — В ближайшем будущем никакой девушки ему даже не светит. — Жду, пока засмеются. — Он пользуется дезодорантом для собак. Похоже, именно поэтому все девки от него и шарахаются. Вот чудные-то.

Я травлю байки пленным, сгрудившимся возле почтового ящика, чтобы поддержать их моральный дух. Тюрьма сильно подавляет. С людьми здесь творятся странные вещи. Но всего несколько анекдотов могут надолго поднять общее настроение. Я травлю анекдоты еще и потому, что в нашем направлении по улице крадется Гарри Карран, который намерен нас всех освободить. Чем смешнее рассказываю, тем больше на меня отвлекаются. И команда противника в том числе. Если Гарри удастся нас освободить, я смогу еще раз поцеловаться с Грейс за мусорными баками.

Однако смеются далеко не все. Бобби Джеймс обжимается с Марджи. Им бы отдельная комната не помешала. Лысый малыш Джим Джардин тоже не смеется, но это потому, что он наблюдает за тем, как они обжимаются, причем с таким видом, будто сам, того и гляди чего-нибудь трахнет. Надеюсь, это будет почтовый ящик, а не кто-нибудь из детей. Трахнуть почтовый ящик — федеральное преступление. Не смеется и Джеффри Гарри со стрижкой под бобрик, ну и хрен с ним, с педрилой. За исключением вышеперечисленных, все остальные, а именно: Грейс, Холи Хэллоуэлл (никаких сисек даже в проекте), Хизер Хеннесси (средней величины, многого не пожалел бы, чтобы взглянуть) и Козюлька Джонс — смеются. Даже ребята из другой команды подтягиваются к почтовому ящику, чтобы послушать, что́ я несу, вместо того чтобы искать Гарри. Отсюда мне видно, как он летит на веранду через перила, затем вскакивает с быстротой полицейской ищейки, озирается и вновь исчезает из виду.

— А вот по поводу магазинов «Всё по доллару»? — вслух задаюсь я вопросом. — Куда, спрашивается, делись все центовки[25]? Все та же байда. Просто они подумали и решили, что оставшиеся девяносто пять центов им тоже не лишние. Если уж они столько дерут с меня за ракетку для настольного тенниса или за мячик на резинке, то, бля, даешь тогда ракетку из настоящего кедра, а то и из дуба. Правильно говорю?

— Нет, неправильно, Тухи-недоумок, — говорит Джеффри. — Эту шутку на прошлой неделе выдал Эдди Мерфи в «Субботнем вечере».

— Кто привел сюда этого тормоза? — спрашиваю я. — Джеффри, где твой хоккейный шлем? Ты же должен его всегда носить, а не только когда ездишь в желтом школьном автобусе.

Все смеются. У Джеффри аж пар валит из пустой башки. Грейс пышет сигаретным дымом. Бобби Джеймс тискается с Марджи. Джим Джардин на них пялится. Гарри забирается на веранду уже ближе к нам. Мой член ликует и скачет. Поздний вечер на улице Святого Патрика. Полоски света от экранов телевизоров бормочут что-то невнятное, заглушая писк вьющейся вокруг них мошкары. Родители сидят на верандах, потягивают пиво и курят. В вечерней прохладе девчонки поливают газоны из шлангов. Автомагнитолы на Ав громко плюются дурацкой музыкой вроде «Джорни» или «Стикс». Гомон мужских голосов и звон бутылок несется из открытой (все лето напролет) боковой двери бара «У Пола Донохью». На подоконнике у Тухи Сесилия красит Сес ногти. Лампочки, горящие в окнах вторых этажей, будто гаснут, когда их заслоняют черные силуэты. Оконные стекла мерцают бледно-розовым, подсвеченные экранами телевизоров. На верандах, сквозь шипение радиоприемников, Гарри Калас и Ричи Эшберн комментируют баскетбольный матч. Где-то кричат, где-то смеются. Звонит телефон. Слышно, как вскрывают пивные банки и как давят ногой уже пустые. Ветер играет прозрачными занавесками, и те, словно призраки тощих девчонок в длинных летних платьях, реют над распахнутыми окнами. Из открытой двери бара и еще из нескольких домов доносятся громкие одобрительные возгласы — значит, у «Филз» в игре случился удачный момент.