Сара была отличной, потрясающей девчонкой, толковой, но ужасно ленивой — она и сама так считала. Но она была достаточно одаренной и выработала для себя такой план действий, чтобы получше реализовать свои природные данные.

— Роберт Фрост[26] считает, что студент, если он на что-то годен, не станет делать домашние задания, а лучше возьмется за что-то другое такой же трудности, — говорила она. — И я буду придерживаться этого правила.

По крайней мере, Сара придерживалась первой половины этого правила: она не делала домашних заданий. Но со свойственным ей циничным практицизмом посоветовала Мерри хоть что-то делать вначале.

— Как только преподаватели поймут, что ты не полная дура, уже будет неважно, делаешь ты домашние задания или нет. К тебе станут относиться так, точно ты неиссякаемый природный источник. Они ни за что тебя не завалят на экзамене, даже если твои отметки в семестре были так себе. Тебе надо просто создать себе определенную репутацию — и все. А на втором или третьем курсе тебе в начале семестра вообще ничего делать не придется. Ведь у тебя будет определенная репутация. Они же только о нас и говорят все время. Господи, вот дураки! Но раз у тебя репутация, им только и остается эту репутацию поддерживать…

Сара, которой не надо было много заниматься, каждый вечер ходила в коктейль-бар или в гриль-бар под названием «Ноу-нейм» и пила там с кем-нибудь. Мерри частенько составляла ей компанию. Иногда они ходили в «Андреас» поесть пиццу и попить пива. Жизнь была прекрасна, но скоро Мерри стала замечать, что старая одежда стала ей тесновата. Она располнела! Она рассказала об этом Саре, а та научила ее римскому способу еды и питья — использовать перышко.

— Перышко?

— Ну да. Надо пощекотать перышком нёбо у корня языка. И сблевать.

— Терпеть не могу блевать.

— Придется привыкнуть. Кроме того, тебе надо выбирать. Либо кончай жрать, либо махни рукой на фигуру, либо научись блевать.

И Мерри научилась. Сара не уточнила, что, вероятно, если бы Мерри покончила со жратвой и питьем, ей пришлось бы также положить конец дружбе с Сарой, но это обстоятельство тоже сыграло свою роль. Так что каждый вечер после похода в «Ноу-нейм», или в «Андреас», или даже просто в закусочную «Колониэл», где они брали трехслойный бутерброд с гамбургером, беконом, зеленым салатом и помидором и еще стакан молочного коктейля, она возвращалась к себе в ванную и засовывала в рот перышко, купленное в универмаге. И извергала обратно все съеденное и выпитое. Так она сохранила фигуру и привыкла к рвоте.

Уикенды были ужасно скучными, потому что Сара уезжала в Нью-Йорк на свидание с каким-то мужиком. Мер: и даже и думать не могла, чтобы пойти на вечеринку в Дартмут или Уильямсовский колледж, и в Нью-Йорк ей тоже не хотелось. Поэтому она оставалась в Скидморе, где за два дня выполняла все задания, которые накапливались за пять предыдущих дней. И поскольку она была девушка смышленая и все делала быстро, она хорошо успевала и могла бы продолжать в том же духе и дальше, но однажды воскресным вечером Сара из Нью-Йорка не вернулась.

Все произошло молниеносно. Сара бросила Скидмор, вышла замуж за польского графа и укатила в Рим. Вам! Вот и все. Мерри не особенно горевала, но была несколько шокирована. Сара пропала из ее жизни в середине второго курса. И она подумала, что если бы Сара сумела проучиться в колледже все четыре года, то она, конечно, проучилась бы и уж как-нибудь подождала бы с замужеством. Но и у Мерри не было никаких особенных причин оставаться в колледже, кроме того соображения, что это может оказаться ей полезным в жизни. А может, и нет. Если она и вправду хотела попытать счастья на сцене, то четыре года в Скидморе окажутся пустой тратой времени, и когда она отсюда выйдет, ей уже будет двадцать один и, возможно, она уже опоздает сыграть некоторые роли, произвести сенсацию, поймать свой шанс, который ей, может быть, больше никогда не подвернется.

Она знала парней и девчонок своего возраста, которые уже прочно встали на ноги, сделали себе имя и зарабатывали миллионы долларов. И уж себе-то она могла признаться: единственной причиной, удерживающей ее в Скидморе, была попытка оттянуть насколько возможно вступление в этот опасный бизнес, отсрочить начало большой игры, в которой она рисковала проиграть вчистую. Она пыталась уговаривать себя, что учится в Скидморском колледже только потому, что здесь интересно. Но теперь, когда Сара бросила учебу, она поняла, что ей уже здесь интересно не будет.

Мерри попыталась целиком посвятить себя учебе, но без особого успеха. Скидмор был совсем не то, что сонная Мэзерская школа — тут невозможно было затаиться. Надо было серьезно работать. Она вспомнила совет Сары: постараться произвести впечатление. Но ей это пока не удалось. Она пока даже и не пыталась. Более того, она боялась завалить историю искусства, потому что у нее не было времени часами сидеть и изучать сотни и сотни слайдов с изображением всех этих египетских фресок, греческих колонн и статуй, римских барельефов. И тогда она сделала лучшее, что могла придумать, — попросила мистера Кэнфилда, преподавателя истории искусств, дать ей консультацию после занятий: она надеялась уговорить его помочь ей подготовиться к экзамену, сославшись на проблемы личного характера. Это был стандартный прием, который, по словам Сары, всегда действовал безотказно. Воспользовавшись таким маневром, студентка могла показать преподавателю, что ей хотя бы чуть-чуть интересен предмет, а это для многих преподавателей было высшим знаком внимания, так как студентки главным образом выказывали интерес к мальчикам или к верховым лошадям. Мерри попросила мистера Кэнфилда назначить ей консультацию, он согласился, и она об этом сразу же забыла. Об этом теперь можно было не думать.

Но вот настал назначенный день и час, это произошло очень неожиданно, и ей, даже невзирая на забывчивость, надо было за десять минут сбегать в общежитие, переодеться в платье с достаточно глубоким вырезом (Кэнфилд был знаменит тем, что любил заглядывать студенткам под одежду — как сверху, так и снизу) и вернуться в здание художественных дисциплин, где располагался его похожий на келью кабинет. Кэнфилд был молодой преподаватель с коричневой бородкой, которую он вечно теребил. Некоторые из девчонок находили его привлекательным, но большинство, в том числе и Мерри, считали, что он смахивает на птицу. Но занудой назвать его было нельзя, потому что он был остроумный, язвительный и даже немного надменный. Он преподавал в Скидморе только из необходимости работать неподалеку от Нью-Йорка, чтобы иметь возможность закончить докторскую диссертацию — не то о Грезе, не то еще о ком-то. Мерри точно не помнила. По всему колледжу о нем рассказывали всякие истории, которые не казались неправдоподобными, коль скоро речь шла о молодом холостяке. Но, думала Мерри, скоро ей самой предстоит убедиться, каков этот парень вне аудитории, где он читает историю искусства.

— Входите, входите, — сказал он. — Садитесь, пожалуйста.

Дверь его кабинета была открыта, и он услышал ее шаги, когда она шла по коридору. Она села в деревянное кресло рядом с письменным столом.

— Спасибо, что согласились принять меня после занятий, — сказала она.

— Это моя работа, — ответил он. Начало было отнюдь не многообещающим. — Итак, что с вами случилось?

— Я… Ну, мне кажется, я не очень хорошо успеваю по вашему предмету.

— Не очень, — согласился он. Теперь ей стало казаться, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет.

— И я… я просто хотела, чтобы вы знали, что… это не от моей неприложности. Для меня это был очень трудный семестр. И… я бы хотела узнать, может быть, я могу как-то нагнать, наверстать…

— Конечно, можете. Вам надо чуть больше работать.

Да, никакой надежды. И все же, раз уж она заварила эту кашу, попросила его провести консультацию, раз уж она на это решилась, то нет смысла просто встать и уйти. Она слегка подалась вперед, чтобы под вырезом платья он мог явственно увидеть белую ложбинку меж ее грудей. И наклонившись к нему, заговорила с предельной искренностью, на которую только была способна: