Конечно же, этот образ возникает под влиянием Ницше, которым в то время зачитывалась вся интеллектуальная Европа. Д’Аннунцио «прислушивается к тому, что говорил Заратустра» и наделяет героя своих следующих произведений чертами сверхчеловека. Отныне это уже не просто «свободная личность», наслаждающаяся любовью, искусством и красотой, отныне это деятельный и волевой «аристократ духа», чье предназначение — напомнить народу об эстетическом превосходстве латинской расы над варварами и вернуть Италии величие Древнего Рима. Так на почве ницшеанских идей и безудержного национализма, охватившего большую часть итальянской интеллигенции, когда стало ясно, что идеалы Рисорджименто преданы навсегда, рождается даннунцианский миф о сверхчеловеке, во многом определивший его литературную судьбу. Тогда, на рубеже веков, этот миф сделал Д’Аннунцио властителем дум целого поколения, позже был взят на вооружение фашистами, нуждавшимися в цветистой риторике и ярких образах, а в послевоенной Италии он же обусловил более чем сдержанное отношение к творчеству писателя.

Художественное воплощение образ сверхчеловека находит в трех последних романах и в драматургии Д’Аннунцио. Тогда же, в последние годы XIX и самом начале нового столетия, меняется и его поэтика. От былого натурализма остается импрессионистическая тонкость в восприятии природы, вещей и произведений искусства; к изысканной живописности, изначально присущей стилю Д’Аннунцио, добавляются тончайшие модуляции звуков, ради передачи которых автор виртуозно использует музыкальные возможности итальянского языка. Описание фонтанов старого замка из романа «Девы скал» или Венеции из «Огня» — это маленькие шедевры, непревзойденные образцы стиля. В остальном же эти романы программно нереалистичны: изображение действительности уступает место символистским абстракциям, очертания образов размываются в множественности смыслов. Особенно это характерно для романа «Девы скал» (1895), герой которого, одержимый своим сверхчеловеческим мессианством, пребывает где-то между реальностью и фантазией в окружении трех божественных принцесс на лоне стилизованной природы.

Цикл «романов Лилии» (символ чистоты), открытый «Девами скал», так и остался незавершенным, так как в пору союза с Элеонорой Дузе Д’Аннунцио писал в основном для театра. Из нового цикла «романов Граната» также был написан только один — «Огонь» (1900). Гранат у Д’Аннунцио символизирует изобилие и царственность, огонь — неодолимую силу созидания и разрушения. Этими символическими атрибутами наделен Стелио Эффрена — новое авторское alter-ego, поэт, гений, живущий ради того, чтобы «творить с радостью». То, о чем только мечтал Андреа Сперелли, чье скромное художественное дарование еще не позволяло превратить собственную жизнь в подлинный шедевр, Стелио Эффрене удалось сполна: «Достигнув осуществления в своей личности тесного слияния искусства и жизни, он открыл на дне своей души источник неиссякаемой гармонии. Он достиг способности беспрерывно поддерживать в своем уме таинственное состояние, рождающее произведения красоты, и мгновенно преображать в идеальные образы мимолетные впечатления своей богатой жизни».

Сюжет романа — это любовь Стелио и Фоскарины, великой трагической актрисы, в образе которой явственно проступают черты Элеоноры Дузе (безжалостно говоря об ее увядающей красоте, Д’Аннунцио шокировал даже своих почитателей, однако сама Дузе восприняла роман спокойно). Боготворя Стелио, Фоскарина приносит на алтарь его гениальности и свою жизнь, и свое искусство. Он же принимает дар как должное, ибо нет ничего на свете выше творческого созидания. Однако чтобы «творить с радостью», ему необходима новизна ощущений, а потому очень скоро актриса понимает, что любовь их обречена. Лейтмотивом звучит тема времени, неумолимо уничтожающего земную красоту, что лишний раз подчеркивает нетленность красоты рукотворной, по сравнению с которой чувства, жизнь и даже смерть не имеют значения.

По сюжету Фоскарине в романе отводится вспомогательная роль. Однако тонкость психологического рисунка, изысканность описаний внешнего облика, виртуозно передаваемые созвучия между душевными состояниями актрисы и окружающей атмосферой (будь то зал дворца дожей, венецианская лагуна или лабиринт на старой вилле) — все это делает героиню «Огня» самым ярким и запоминающимся женским образом в прозе Д’Аннунцио.

После «Огня» Д’Аннунцио отошел от жанра романа, как раньше перестал писать новеллы. Правда, через десять лет он сделает еще одну попытку облечь в форму романа новую модификацию своего сверхчеловека и напишет «Может быть — да, может быть — нет». Героем нового произведения — в полном соответствии с овладевшим самим автором увлечением — он сделает авиатора. Однако пышная риторика «латинского Икара» выглядит здесь уже несколько приевшейся и обветшалой, а бурное кипение страстей так и не достигает подлинно драматического напряжения. Цельный роман у Д’Аннунцио, достигшего к этому моменту высочайшего художественного уровня как поэт и драматург, больше не получается. Дальнейшая его проза носит фрагментарный, подчеркнуто лирический характер либо наполняется публицистическим пафосом.

К драматургии Д’Аннунцио обратился будучи уже сложившимся литератором, в чьем творчестве все отчетливее проступала эстетика символизма. Театр как универсальное, всеобъемлющее искусство, таящее в себе неизмеримые возможности воздействия на массы, обладающее уникальной способностью соединять в себе несколько смыслов, стал для него подлинным открытием. В немалой степени формированию поэтики Д’Аннунцио-драматурга способствовало знакомство с творчеством Рихарда Вагнера. Мистическая концепция искусства, универсальный характер музыкальной драмы Вагнера, соединение музыки и поэзии в целях передачи глубинного смысла природы и человеческой души — весь этот комплекс идей немецкого композитора решающим образом повлиял на развитие европейской драматургии, переживавшей на рубеже веков период радикального обновления. Особенно ухватились за новую эстетику символисты: синтез слова и музыки как нельзя более отвечал ключевому для них принципу суггестивности художественного языка.

В русле символистской драмы развивалось и драматургическое творчество Д’Аннунцио. «Мое желание — изобрести новую форму, следуя лишь моему инстинкту и моему гению, как это делали греки, когда создавали чудное, неподражаемое здание красоты — свою драму», — так устами героя романа «Огонь» сформулировал он свое стремление. Он начал с двух одноактных пьес «Сон весеннего утра» и «Сон осеннего вечера» (1897), которые определил как «трагические поэмы». Первая полнокровная трагедия «Мертвый город» была поставлена в Париже в 1898 году с Сарой Бернар в главной роли. В «идеальной атмосфере», где «обнаруживается соприкосновение с самыми тайными силами окружающего», вне всякой связи с реальностью и моралью герои драмы через трагический катарсис приходят к весьма своеобразно понимаемому очищению. Как и большинство символистских пьес, «Мертвый город» статичен, действие заменяется диалогами, вернее, даже чередой монологов, где каждый персонаж излагает свои идеи, исполненные символического смысла. Хорошо знакомые нам мотивы творчества Д’Аннунцио — вседозволенность для избранных и любовь как средство достижения красоты — облекаются в формы символистского театра.

В том же ключе строятся и следующие драмы Д’Аннунцио. Сюжет «Джоконды» (1899) всецело организуется вокруг проблемы любви и творчества. Психологически необъяснимые поступки героев в символической перспективе выстраиваются в вполне цельную композицию: вечно и непреходяще одно лишь искусство, в жертву которому можно и должно принести и земную любовь, и бренную человеческую красоту. Художник, наделенный высшим даром, не должен останавливаться ни перед чем ради исполнения своего предназначения. В «Славе» (1899) тема сверхчеловека переносится в политическую плоскость: все подчинено борьбе за власть ради утверждения величия Рима и «латинской мощи». Лирическое начало, определявшее тональность предыдущих пьес, здесь вытесняется громкой риторикой, граничащей с демагогией, что существенно снижает художественный уровень произведения.