— С-с-сволочь, — задыхаясь выдохнула я. — Заставляешь же!

— Обманщица, — тихо рассмеялся блондин, обводя языком ушную раковину. — Я заставляю делать то, что ты сама хочешь, — медленно целовал мою шею, спускаясь ниже, Лир. — Если бы ты хотела меня ударить, то ударила бы. Если бы ты желала убежать, если бы тебе было плохо, то этого бы не было.

— О себе думаешь, опять только о себе!!! А как же я?! Я же буду помнить, буду знать, как же я стану в глаза е...

— Ты много говоришь, — коротко рыкнул мужчина, закрывая мне рот поцелуем, кладя одну руку на колено и спускаясь все ниже, пока не достиг подола платья. Его прикосновение обожгло даже через чулок. — Чувствуй! Желай. Следуй своим желаниям.

Ярость поднялась волной, воспламеняясь огненной стихией, рассыпаясь искрами по телу, которые жгли, требовали выхода, но... оказались заперты! Я ничего не могла сделать!

— Подлец, какой же ты подлец, Лирвейн!

— Он иной? — вскинул белую бровь мужчина.

— Он такой же, — зло рассмеялась я. — Такой же, может, и хуже, я не обольщаюсь! Но!!! Он хотел быть для меня хорошим! Хотел!

— А я не успел, — тихо отозвался блондин, как-то неожиданно нежно прижимая меня к себе.

— Я ничего не успел, Аленька. Значит, потом... значит, буду хорошим потом. Меня снова целовали, целовали так, что я теряла голову от страсти, то жадно отвечая на каждое движение его губ, то злилась, о, создатель, как же я злилась. На непослушное тело, которое загоралось от каждого прикосновения, на стихии, которые, реагируя на это, снова искрами рассыпались по телу, отчаянно требуя удовлетворения, на своё сердце, которое стучало так, словно вырваться желало! И да, я бы тоже этого хотела! Вырвать, разделить на две части и выкинуть, утопить, уничтожить то, что сияло белым огнем! Оставить только то, драгоценное, которое грело, словно костер в ночи, которое пахло пряностями и осенью. Но невозможно! Нереально... Потому злость уступала место преступной нежности, и я легонько, едва касаясь скользила кончиками пальцев по его груди, целовала гладкую кожу, наконец пробовала её на вкус, чего хотелось так долго.

А он таял. Таял, поглаживая меня по волосам, прерывисто выдыхая сквозь зубы, когда непослушные... нет, послушные подсознательным желаниям пальчики становились слишком смелыми, на мой взгляд... и да, я откуда-то чувствовала, что ему хотелось гораздо большего. Но я пока просто скользила по широкой спине, спускалась к пояснице, очерчивала ямочки... и да, чуть ниже. Ну, насколько смогла, мы ведь сидели. Он не выдерживает и с тихим рыком опрокидывает на ковер, прижимаясь, гладя, целуя.. а я снова зла, снова из глубин души поднимается сила, и опять... опять рассеивается по телу, не в силах причинить вред!

— Ты меня любишь, — задыхаясь, выдохнул Лирвейн, проводя носом по ложбинке между грудями. — Не можешь причинить вред. Как потенциальному отцу ребенка.

— Че-е-его?! — от такого поворота я настолько... эм, скажем, удивилась, что даже в себя немного пришла.

— Ну, как и Евграну, — улыбнулся Лир, приподнимаясь. — Любимые... магия заботится о возможном потомстве, которое при сильных родителях будет ещё сильнее.

Нет, я, конечно, что-то такое слышала...

Но это... это отрезвило. Я вспомнила. Вспомнила видения на Испытании в Храме стихий. Вспомнила рыженьких детей Евграна.

« Солнечная поляна в сосновом лесу, солнце, пронизывающее пространство, медовыми бликами растекающееся по свежей, яркой зелени. Искрящееся на рыжих волосах маленькой девочки, сидящей в нескольких метрах от меня и плетущей венок. Малышка вскинула голову и я увидела знакомые малахитовые глаза на маленьком личике. Она вскочила, отряхнула зеленое платье, взяла венок и с криком «Мама!» кинулась ко мне. У меня сердце остановилось. Но рыженькая пролетела мимо, а я обернулась и увидела, как её подхватывает молодая женщина. Я. Красивая, счастливая. Рядом с ней стоит такой же рыжий, но сероглазый мальчик.

Прикусила губу, стараясь физической болью привести себя в чувство и увести на второй план ту муку, что поднималась в сердце с каждым мигом видения.

После мамы девочка кидается к высокому рыжеволосому мужчине. Тот обнимает её одной рукой, второй привлекает к себе сына.

А мне больно. Мне очень больно.»

Нельзя... не правильно.

Так вот — не правильно.

Невзирая на то, что какая-то часть сознания говорит, что всё верно — это всё равно не так! А сила... да, не подчиняется, да, не делает ничего ЕМУ, потому что сейчас и прибить могу, а нельзя! Чтоб эти стихии! И меня за компанию...

Но с собой-то я могу кое-что сделать... Могу. И сделаю!

Сила, подлая сила... иди сюда, моя хорошая, ничего я не собираюсь делать этому мерзавцу, вот честно. Ага, идешь, вот и молодец. ещё бы руки кто-то убрал и вообще бы замечательно было. Я, например. Мои руки тоже.. особым приличием сейчас не отличаются, хотя до Лира, конечно, далеко.

Но ничего... вдох и выдох. Энергия. Свет, мне нужен свет. Совсем немного, всего на одно заклинание. Но точное, верное, правильное, чтобы мозги себе не выжгла. И это возможно, да.

А теперь каркас, векторы, охххх... как же сложно, невыносимо сложно думать, колдовать, когда его руки медленно скользят по бедрам, губы ласкают грудь... так хочется раствориться, обнять, целовать, быть с ним. Рыжие дети! Мои дети.

Последнее усилие, всего одно и совсем маленькое. Наполнить силой. Сонное заклинание. Маленькое, слабенькое, но действенное.

Ничего не будет.

Хоть что-то я с собой могу сделать.

Но уже тогда, когда мои глаза закатились и я обмякла на руках у сероглазого обманщика, перед внутренним взором встала совсем другая картинка.

Другой ребенок.

Другая я.

«Разум снова затопила тьма.

Когда она рассеялась, то мы оказались в роскошной комнате. Отчетливо было видно, что она «взрослая», но также можно было понять, что ребенок тут частный гость. Большой письменный стол с кипами бумаг и стопками журналов и отчетов, а рядом — маленький, детский. С красками, недорисованным рисунком и рассыпанными на нём карандашами. Игрушки, то тут, то там раскиданные по ковру. Поднос на подоконнике, на нём две большие чашки и одна маленькая.

За столом сидит женщина, я не вижу её лица, так как она положила голову на сцепленные руки и смотрит в другую сторону. Но я отчетливо вижу расплывшуюся талию и милый животик. Месяц седьмой, не меньше.

Тут слышу знакомый мужской голос:

— И пошли они все вместе на восток, чтобы вызволять своего друга Ослика... Тут он замолчал, но спустя несколько секунд раздался полусонный детский голос:

— Папа, я не сплю. Дальше.

— Хорошо, — в голосе «папы» слышалась улыбка.

Я сделала несколько шагов вправо, чтобы их увидеть.

На диване во весь свой немалый рост вытянулся Лирвейн с книгой в руках. У него на груди свернулся маленький мальчик лет четырех, придерживаемый отцовской рукой, чтобы не упал. Ребенок хлопал серыми глазами и всеми силами старался не заснуть. Лир рассеянно перебирал короткие светлые волосы сына и продолжал читать сказку.

Перевела взгляд на маму. На себя... Счастливая и безмятежная. Не босая и на кухне, а так, как и хотела. Работает.

Блондин отрывает взгляд от книги и нежно смотрит на жену. И «я» отвечаю ему той же любовью во взоре.

Но спустя миг картина снова смазывается, и вот я уже снова в Храме Стихий.» И больно, господи, как же мне было больно! Мучительно, и сердце хотелось выдрать и растоптать уже целиком. Ведь потом будет легче?...

До слез, хотя я уже не чувствовала, как они катятся из-под закрытых век.

Глава 10

Утро было отвратительное. Притом, суммарно так отвратительное!

Погода мерзкая, настроение паршивое, дела... тоже шли не очень.

Началось все с пробуждения и воспоминаний, что было. Я ужаснулась, минут двадцать пострадала и даже попыталась впасть в истерику на тему «какая я плохая» и «бедный Рыжик». Истерика была прервана весьма решительно. Мной же, кстати.