Связь, которую, как он думал, не в силах разорвать даже смерть.
Пара стражей всё же встретилась у него на пути, но оба раза головы отделились от тел прежде, чем импульс понимания достиг их. Убить стража тяжело. На собственном горьком опыте, оставшемся на память в виде пары замысловатых шрамов, Себастьян уяснил, что существует единственный быстрый и надежный способ ликвидации стража - отсечение головы. Даже прямой удар в сердце не давал такого впечатляющего эффекта, не говоря уж про поражения прочих частей и органов. На них стражи просто не обращали внимания, так как не чувствовали боли. Они сражались до тех пор, пока были в состоянии передвигаться.
Обезглавленные туловища продолжали судорожно дергать конечностями, пытаясь ползти куда-то, но уже не представляли опасности. Кровь из рассеченных артерий рекой разливалась позади. Кровь стекала по клинку, оставляя ненужные следы на полу по ходу движения ювелира. Отирать лезвие не было времени, ни единой лишней секунды: стремительным невидимым вихрем Серафим ворвался в хранилище, особым чутьем ювелира угадывая нужный камень. Готово!
Едва взяв в руки минерал, Себастьян обмер. Что-то изменилось. Реальность как будто померкла, в единый миг лишившись и объема, и цвета, и даже запаха. Зрение сильфа неожиданно отказало, и ювелир, спотыкаясь, как пьяный, кинулся прочь, спеша выбраться наружу. Звуки тоже отдалились - если раньше он слышал даже дыхание петляющей по путаным нитям лабиринтов Моник, то теперь стук собственного сердца доносился, как сквозь толщу воды, да еще и с перебоями. Чертыхаясь, на ватных ногах Себастьян пробирался сквозь черный тягучий кисель пространства, продирался к выходу в этом бесцветном двумерном мире.
Что-то изменилось. Что-то непоправимо, бесповоротно нарушилось, исказилось, сломалось! И в этом сне, как и много лет назад, Себастьян сразу понял что.
Это был дракон.
Какой-то древней, наследственной прапамятью крови Себастьян сразу узнал его, почуял страшное присутствие. Ошибки тут выйти не могло. Драконы были самыми могущественными и опасными среди старших рас, и все нелюди признавали в них сильнейших. Видимо, сущность сильфа дала ювелиру знать, что пора уносить ноги - или умереть.
Дракон был еще далеко, но даже его приближение меняло многое: действия стражей стали быстрее, четче и согласованнее. Часть их уже завершала неизбежное окружение Моник, а часть переключилась на грамотное преследование Себастьяна.
Не было времени размышлять, откуда и почему он появился здесь именно сейчас, в этот роковой миг. Это была катастрофа. Ювелир ощутил приступ даже не страха - парализующего животного ужаса, и отупело застыл, как корова под мясницким ножом. Это был ужас, заложенный на генетическом уровне, ужас, отключающий разум и отдающий тело во власть инстинктам и темному подсознанию.
Нет, он не может так просто подарить им свою жизнь. Еще есть немного времени. И только один выход - бежать, бежать, спасаться бегством!
…Но… как же… Моник?
Несмотря на судорожно плещущуюся в сознании безотчетную панику, Себастьян нашел в себе мужество остановиться и вполне трезво оценить ситуацию. Силы не то чтобы были неравны - они были чудовищно, колоссально неравны. Так просто не бывает. Увы, помочь подруге он ничем не может, надо честно признаться себе. Из этой пещеры ей уже не выйти. Должно быть, стражи уже схватили её и убили. Почти наверняка это так.
Рано или поздно смерть находит каждого ювелира. Каждый из них встречался с ней лицом к лицу и зачастую был обязан жизнью лишь счастливому стечению обстоятельств, но удача - еще и изменчивая дамочка. Моник всегда была отважна, она прекрасно знала о серьезном риске, об опасности гибели. Каждое новое задание было игрой со смертью. Хотела бы Моник, чтобы он тоже погиб сегодня, погиб напрасно и глупо, в неравной борьбе? Наверное, нет. Наверное, она бы выбрала для него второй шанс.
Она бы выбрала для него жизнь.
Несмотря на все доводы рассудка и здравого смысла, Себастьяна неудержимо тянуло назад, и с каждым сном всё неудержимее, всё сильнее. Всё сильнее, потому что ювелир знал, что так и сумеет простить себе этой минуты малодушия. Что совесть и чувство вины будут грызть его за этот бесчестный поступок, остервенело и жадно, как голодные псы глодают мясную кость. И больше ему не хотелось вновь, раз за разом совершать это гнусное предательство, оставляя себе пустую и бесполезную, по большому счету, жизнь. Для чего он остался в живых? Красть камни по приказу богачей, делая их еще могущественнее? Чтобы убивать таких же пешек, как он сам, вставших у него на пути? Всё бессмысленно…
- Пойдем со мной, - тихий голос неожиданно остановил его на бегу, как останавливает стрела, бьющая навылет, прямиком в сердце.
Проглотив вдох с кровью, Серафим обернулся.
- София? - это было странно, но почему-то ювелир даже не удивился. - Откуда?.. Зачем ты здесь?
- Пойдем, - настаивала девушка. - Ты ведь хочешь знать, что с ней стало.
- Нет, - Себастьян сам не ожидал от себя такого ответа. - Не хочу.
- Не бойся. Оставь прошлое в прошлом.
Голос Софии чудесным образом разорвал липкую паутину сна. Сделав первый шаг, Себастьян с удивлением убедился, что может двигаться в обратном направлении тоже. Тягостная предопределенность была наконец разрушена.
Осознав это, Себастьян задрожал от волнения. Он может вернуться. Он может снова увидеть Моник! Его Моник.
Повернувшись, как смерч, ювелир бросился назад, остро боясь не успеть, опоздать - опоздать даже здесь, даже в этой ничего не значащей ночной иллюзии. Сердце бешено колотилось, словно в груди простого смертного. Краски бестолково смазывались, текли, сон таял, расползался по пыльным закоулкам разума. На поверхности наступал рассвет, ослепительно-белые лучи песчаными змеями вползали в мрачное чрево пещеры. Всё менее реальным становилось происходящее, совсем отступив от событий прошлого. Медленно, мучительно солнце восходило в его голове. Золотистые волосы Софии темнели и тяжелели, наливаясь насыщенной бронзой, карие глаза затопила зелень. Выражение лица стало серьезнее, строже. На щеках проступили чуть заметные милые ямочки, брови изогнулись сильнее, отчетливее. Накрашенный рот стал тоньше и приобрел естественную живую окраску, ничуть не став от этого менее зовущим, напротив…
Образы Софии и Моник слились.
- Моник? - Себастьян оказался к ней почти вплотную, так, что частое горячее дыхание касалось кожи.
Девушка, кто бы она ни была, ласково улыбнулась ему.
Не в силах больше совладать с чувствами, Себастьян заключил желанную подругу в крепкие объятия. Теплый, такой родной запах её кожи, волос вызвал спазм болезненного, почти забытого наслаждения, - долгожданного наслаждения. Где-то на заднем плане робко крутилась мысль, что всё это сон, что Моник давно, слишком давно мертва, что лучше не бередить старых ран. Но в этот миг мысль эта была невыносима, и Себастьян решительно прогнал её, кинувшись в бездну страстей, сладких и горьких одновременно. Губы их соединились.
Глава 6
Дверь камеры растворилась беззвучно. Одинокий посетитель вошел внутрь и нарочито неторопливо, против своего обыкновения, начал спускаться по выточенным в камне ступеням, с завидной методичностью ставя ногу на каждую. Ступеней было порядочно, и гулкое эхо немедленно увязалось следом, прыгая по лестнице, дурачась и беспорядочно отражаясь от поверхностей пола и стен. Сама камера оказалась просторной, теплой и сухой, но уж очень темной - единственным источником света было крохотное решетчатое оконце в углу под самым потолком.
Тишина, царящая здесь двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю разбилась, разделилась на до и после - вошедший без жалости резал её ножами каблуков, как переспевшую, готовую вот-вот треснуть дыню.
Свернувшийся на нарах узник пошевелился, лениво потянулся и встал - чтобы немедленно растянуться ниц. Но почему-то в этом движении совсем не ощущалось смирения, страха или хотя бы почтительности: не преклонение, скорее пустое гимнастическое упражнение, выполненное, однако, с завораживающей грацией. Мужчина выглядел аскетично: из одежды на нем была только пара коротких, до колена, штанов, что давало возможность любоваться крепким жилистым телом. Правильной формы мускулы мягко перекатывались под кожей. Длинные темные волосы, щедро сбрызнутые ранней, неяркой серостью седины, туго заплетены в причудливые, но подчеркнуто аккуратные узлы косицы. Широкая спина заключенного была татуирована - затейливый сложный узор, при внимательном рассмотрении складывавшийся в оскалившего пасть матерого волчару, тянулся от левого плечевого сустава до основания поясницы. Ритуальный рисунок. На татуировку было накинуто кружево причудливо сплетающихся шрамов самого различного происхождения: были здесь и небольшие отметины от пуль, и четкие узкие следы лезвий, и зажившие рваные раны от чьих-то когтей или клыков. А поверх всего этого великолепия - змеящиеся длинные метки, которые оставляет кнут.