Я рассказывала ей, полусонной, по второму и третьему разу ее любимые истории про свой арбатский двор, войну, эвакуацию, Омск, пионерский лагерь Плёсково, про наши детские игры и проделки. Пела ей песни своего детства. Она слушала, а у меня было такое чувство, будто я передаю внучке свою память, и она понесет ее в себе дальше по жизни, и, значит, «весь я не умру, душа в заветной лире…» Иногда мне представлялось, что Аня — это и есть я, все та же Анька Масс, в другом образе, в другом времени и — волей судьбы — живущая в другой стране.

Перед самым ее отъездом устроили традиционный прощальный костер с угощением, с торжественным сжиганием пластилиновых драконов, а после с горькими слезами — «Бабушка! Не хочу с тобой расставаться! Не хочу отсюда уезжать! Мне тут лучше!»

И я в своей постели тайком заливалась слезами.

Наутро проводили ее в Домодедово, сдали на руки стюардессе, и внучка улетела в свой городок под Тель-Авивом, к родителям, сестре, брату, школьной подруге и любимой собачке.

А мы с Витей погрустили и зажили в привычном ритме. Я вернулась к своей рукописи, Витя — к своей поэзии. Недавно большую подборку его стихов напечатали в австралийском русскоязычном альманахе. Витя мало меняется с годами — по крайней мере, в моих глазах. По-прежнему деятелен, всем готов помочь. Уходит ли в свой поэтический запой или стучит молотком под навесом, я думаю: какое счастье, он рядом.

Ездим на родник за водой, по вечерам читаем вслух.

Конечно, силы уже не те, а так мы особо и не замечаем наступившей старости.

Утро, день, вечер

10 сентября 2011 г.

Старый рыжий пес Мишка и дымчатая с пушистым хвостом молодая кошечка Бася уже сидят на кухне в ожидании кормежки. Если к этим двум добавить двух канареек в клетке, рыбок в аквариуме, а на участке двух белок и дятла, которые приходят и прилетают подкормиться семечками в домик-кормушку, то мы с Витей живем, можно сказать, в маленьком домашнем сафари.

Витя с утра что-то чинит в своей мастерской.

Я кормлю животных, варю себе кофе и выхожу с кружкой в сад.

Солнце и чистое небо. Ярко доцветают флоксы, золотые шары и розы. Белые шапки гортензий опустились до земли под собственной тяжестью. Покрасневшие плети дикого винограда оплели стену дома до самой крыши, забрались на телевизионную антенну. С берез и кленов сыплются желтые листья на дорожки, на зеленую траву, на белые пластмассовые креслица. Ну и что же, — говорю я себе, — что над забором нависла каменная стена окнами на наш участок и что-то бесконечно долбят, пилят, приколачивают рабочие. Пора привыкать к новому аквариумному положению. Деваться-то все равно некуда. Пусть себе долбят. Они сами по себе, я со своей кружкой — сама по себе.

Погуляв по участку, поднимаюсь в свою комнату, сажусь к компьютеру. До сих пор, включая это чудо, волнуюсь и удивляюсь, как это мне, при моей технической тупости, удалось, пусть на троечку с минусом, его освоить.

Открываю почту.

Андрюша пишет из Польши:

«Последнюю неделю было невпроворот работы. А сейчас мы на даче с внуком. Кормим, гуляем. Игрушки Томека не интересуют, поскольку у него в жизни появилась цель и перспектива — добраться до сахарницы на столе. И вот, покоряя ущелья, карабкаясь по отвесным кручам, сдергивая скатерть („здесь вам не равнина, здесь климат иной…“), переворачивая по дороге бутылку с вином, он стремится к своей сахарной вершине, и это достойно уважения».

От Максима из Израиля:

«Грядет очередной праздник — еврейский Новый год, и мы всей семьей и еще две семьи с детьми отправляемся на три дня в заповедник, где будем ходить по горам, спать в палатках и готовить еду на примусе».

Маринка из Англии:

«Потрясающая новость: кажется, я наконец-то стану бабушкой! Не скоро, месяцев через шесть, но!!!»

От студенческой подруги Тани из Сиднея…

От приятельницы из Сан-Франциско…

Вот я сетую, что мой дачный мирок уменьшился. А зато как раздвинулся мир! Сколько нашлось потерянных, казалось бы, навсегда друзей по всему свету! Могла ли я хотя бы лет десять тому назад представить себе такое!

…Мы с Витей сидим за столом на кухне, составляем список «что купить», после чего он везет меня к автобусу на новой, год назад приобретенной маленькой южно-корейской «хёндай гетц», наконец-то сменившей наш дряхлый «жигуль». Витя ставит машину возле рынка, в прогал между другими машинами, и идет за покупками, а я перехожу по недавно построенному круглому остеклённому пешеходному мосту на ту сторону шоссе и сажусь в подошедший автобус у окна. В последние годы движение на Калужском шоссе становится все плотнее, зато и пассажирских автобусов и маршрутных такси тоже стало гораздо больше, не приходится подолгу ждать на остановках. Так что не имеет смысла ездить в Москву на машине, напрягать Витю, мучиться в пробках. Проще пользоваться автобусом и метро.

Проезжаем Десну, Ракитки, Сосенки… Кое-где у калиток еще сохранившихся старых домов на складных стульчиках сидят деревенские старушки, перед ними на перевернутых ящиках — молодая картошка, пирамидки кабачков, яблок, огурцов, помидоров, в ведрах — георгины, астры, хризантемы. Но всё меньше таких старушек с их садиками и огородами. Деревни замещаются торговыми комплексами, складами стройматериалов, коттеджными поселками, придорожными ресторанами. На месте прежней деревни Дубровка воздвигнут целый городок с прямыми улицами и с одинаковыми трехэтажными ТАУНХАУЗАМИ. Тут и японский ресторан, и Универсам «Перекресток», и большая автостоянка. От прежних садиков-огородиков следа не осталось.

Наплыли серые облака. Вот-вот пойдет дождь. Реклама предлагает: «Строим дома под ключ!», «Квартиры от инвестора», «Продаем участки у озера».

Метро Теплый Стан. Конечная.

Доезжаю с пересадкой до Кропоткинской и выхожу вместе с толпой на площадь. Тучи разогнало, и снова стало тепло и солнечно. От площади лучами расходятся улицы всей моей жизни: Волхонка, Остоженка, Пречистенка, Гоголевский бульвар. Мне кажется, будто я смотрю на них из собственного прошлого. Словно вернулась с какой-нибудь Кассиопеи, а на Земле прошли десятилетия. Прохожие, деловито разговаривающие по мобильникам, парни и девушки с ушными затычками, от которых тянутся проводки во внутренние карманы, — вот они из настоящего, а я нет. Даже пожилые — почти все моложе меня. Я помню то, чего многие из них не застали. Например, серый сплошной забор, окружавший огромный котлован за площадью. И нашу детскую терпеливую веру, что там, за забором, когда-нибудь вознесется прекрасный Дворец Советов. Детство перешло в юность, а прекрасный дворец так и не вознесся. Метро Дворец Советов переименовали в Кропоткинскую. На месте котлована построили бассейн «Москва». И о нем многие из идущих тоже уже не помнят. А он был, много лет, с зимними клубами белого колышущегося пара, и было здорово — из горячего душа пробежать по холодному коридору, поднырнуть под кусок резины, прикрывающий выход в огромное, круглое пространство под открытым небом, вплыть в зеленую гладь воды, перерезанную канатами, унизанными белыми пробковыми колесиками, увидеть вышку со светящимися глазами-циферблатами, с витыми лесенками, похожими на сложенные перепончатые крылья дракона, почувствовать, как бьют под водой упругие теплые фонтанчики, и раствориться под звуки музыки в движущемся тумане, пронизанном лучами прожекторов.

Теперь на этом месте восстановлен Храм. Три эпохи на одном кусочке земли, а я все еще живу и даже не кажусь себе такой уж старой, не знаю, кого и благодарить за то, что в свои семьдесят шесть лет сохранила способность легко ходить, без одышки подниматься по лестницам, хорошо слышать и видеть.