- Как же… А совершеннолетие во сколько?

- В пятьдесят. Неужто детей кто отпустит.

- До пятидесяти – дети еще? – я не смог сдержать нервный смешок. – А я тогда, что, младенец?

- Сколько годков тебе-то?

- Двадцать три месяц назад исполнилось, – это я точно сосчитал, к ним я 23 декабря попал, у меня же 25 января, а здесь я уже два месяца почти, а что не сказал – так не хотел приставать, подумаешь, праздник.

Вот это тишина.

- Да… – разродилась Сарраш, – совсем маленький! Как же ты один-то оказался тут, куда ж твои родители-то смотрят! – запричитала она.

- А… они умерли давно, мне тогда пять было, я с бабушкой жил.

- Бедненький мой! – Лиррая, сестра Сарраш, подорвалась, меня со спины обняла, по голове стала гладить. – Ну не переживай, маленький, ничего, теперь ты с нами, наш медвежонок снежный!

Все запричитали, заохали, я себя прям младенцем почувствовал от такой чрезмерной заботы. Вот зря я свой возраст назвал! У нас – уже взрослый, самостоятельный мужик, у них же – дитя неразумное. И не отвертеться теперь! Ну так кто ж знал!

- Погоди, а как же Адеррас? Что в другую семью ушла, не ту, что её нашла?

- Она уже взрослая была.

Так, я правильно понимаю, что та тетка умнее меня оказалась и про возраст изначально соврала? Вот я балбес!

Ладно, разберемся.

- А кто у нас еще есть? Ну, только перевертыши? А варрехи кто?

- Лесной народ, – ответил Неррш, он какой-то там брат второй сестры Сарраш. – С лесом говорят. Не перевертыши, мы только в этих горах живем, за Волошь редко ходим. А горы большие, нам места хватает. Еще белые, ну, люди, как мы, только не перевертыши. Они за лесом варрехов живут. Смешные, волосы на лице и пузе ростят, наверно, так скучают, что второй шкуры нет! – засмеялся здоровяк.

– Да много, кто есть, – продолжил Наррав. – Выше в горах – тарки, но они зануды еще те, мы к ним не ходим. Только крыльями машут, да зубами щелкают. Бее... – поморщился Наррав, – ящерицы-переростки. В горах – темные, они маленькие совсем, наружу не лазят, совсем на камушках своих помешаны. Мы тоже с камнями, с землей говорим, но они по-другому, и солнца не видят. Но умельцы великие, лучше них никто с железом не говорит, их вещички дорогого стоят. В горах и другие темные живут, но они совсем плохие, драться вечно лезут, злые. В степях зеленые живут. Ни разу не видел, но они странные, домов не строят. Не знаю про них. Вот. Наверное еще есть кто-то, Арраха большая, для всех место будет.

Так, переводим. В лесу – эльфы? Или друиды? В горах – гномы и дроу? А тарки – драконы? Зеленые – это гоблины или тролли? Прикольный мирок. Арраха, да? А другие как мир зовут? У медведей все с чрезмерным рычанием выходит. А если тут и люди есть, то как у них? Как в нашем средневековье? Интересненько!

- А тебе сколько лет?

- Мне? Двести двадцать скоро, молодой еще! – засмеялся Наррав, – и жинка у меня молодая, и двухсот еще нет!

Хуясе, товарищи!

- А Террену?

- Сто два, самый раз для свадебки.

А мне казалось – лет двадцать, ровесник мой. Может, они по-другому считают? Или оборот планеты у них не 365 дней, как у нас? Так, разберемся.

- А в году сколько дней?

- Триста девяносто, тринадцать месяцев, в месяце тридцать дней. Три холодных, три рассветных, четыре жарких, три дождливых. Меряем по растущей луне. Сейчас хладень, потом лютый, потом…

- Погоди, запутаюсь вконец. Может, хватит, а? Голова кругом…

- Ну, как скажешь.

Я сидел и пытался полученные сведения в головенке уложить, мозг закипал.

- А как у вас очутился? Я же тонул, я помню…

- Я тебя нашел, – ответил Наррав, гордости-то сколько! – На охоте я рядом был. Услышал, как озеро гневаться стало, бурлило, светилось. И ты как солнышко светился, сразу тебя увидел, как нырнул. Да и никто из наших зимой голышом в озеро не полезет, не дело это, духов будить.

- Голышом?

- Ну да. Хорошо, что ты не долго в воде побыл, я скоренько управился. В шубу свою завернул тебя, да домой побег.

Куда ж шмотки мои делись-то? Тоже, как машинка испарилась? Всё, хватит с меня познаний.

- Тогда последний вопрос: а у вас можно как-нибудь кисти сделать?

- Кисти? – не поняли они.

- Ну, шерстинки на палочке, как те, что рассыпались у меня.

- Попробуем.

На этом мы закончили, и я, откланявшись, пошел спать.

Через пару дней все разъехались, жизнь вернулась в спокойное русло.

На прощание Даррен, ещё один скольки-то там родный брат, подарил мне пару неуклюжих кисточек. Я так растрогался… всё ж ждать такого от медведей с их ручищами…

Меня затискали и расцеловали напоследок. Как кости не сломали, не знаю! Но остался доволен, они хорошие, мне понравились, ничуть не страшные.

Так и понеслось.

Пару дней я экспериментировал с красками, проверял, как они пережили путешествие. Выпросил пару плоских деревяшек, о бумаге мог даже не мечтать, то есть, она была, но стоила неимоверно, да и не нужна была. У медведей было несколько книг, они умели читать-писать, для учета имелись что-то типа гроссбуха.

Так вот, я заметил, что краски стали какими-то необычными, более тягучими, что ли. И ярче. И еще - я не мог их смешать. На кисточке они становились как радуга, многополосными, не перемешиваясь. Но ложились хорошо.

В конце концов я решился просто расписать дощечку, вроде хохломской росписи. Вышло просто замечательно. Высохшую я покрыл лаком – получилось просто супер! Получившуюся дощечку я показал Сарраш. Это было просто море восторга! Я даже немного растерялся, а потом понял, что я действительно дундук, прожил у них два месяца и не заметил, что никаких расписных вещей в доме нет. Резьба – везде, где только можно: на самой простенькой ложечке, на мебели, а расписных – ни единой.

Так что следом я расписал несколько тарелочек и кружек. Их выставили на видное место на полочке и любовались каждую свободную минуточку. Есть из них перестали. Тогда я расписал остальную посуду. Нераскрашенных не осталось, и им пришлось кушать из нарядных, сначала жалели красоту, но я объяснил, что краска не смоется и останется навсегда.

Потом предложил Нарраву вырезать несколько новых тарелок, ложек там, ковшей, блюд побольше и прочей утвари, все же весна, или рассветная по-ихнему, скоро в гости там пойдут, подарят. А Террену на свадьбу предложил вырезать комплект посуды, я даже эскиз набросал. Попросил оставить без резьбы.

Через неделю меня завалили заготовками. Места в моей комнате стало катастрофически не хватать, и я попросился на чердак, вроде как, места много, светло, да и тепло, как и во всем доме.

Кстати, весь дом как-то по-особенному отапливался: печки или чего-то похожего не было. В подвале было что-то вроде котельной, только из камня, топилась углем, горячие трубы шли под полом всего дома, даже на чердаке. И трубы, как весь дом, были каменными. И без швов. Когда я спросил, как это сделали, он взял камушек, сжал ладонь, разжал – на ладони оказалась птичка каменная.

- С камнем говорим же! – как само собой разумеющееся, выдал мне Наррав.

- А окно? – ткнул пальцем я.

- Камень, а что же еще?

Так вот, Валерочка. Он ушел, а я стоял и глазами лупал. Для меня это – чудеса невероятные, а для него так, пустячок каждодневный. То есть, с камнями говорят мужчины, женщины – с землей. Каждый так может. Делов-то. И поразившее меня окно – тоже камень, только попросили его по-другому, чтоб прозрачное стало.

На кухне готовили на чем-то вроде буржуйки, то есть, стол для готовки стоял у стены, опять каменный же, наверху были отверстия, на которые ставили решетки, и на них готовили, или сразу котлы большие, а внутри разжигали огонь. Готовили, кстати, не на углях, а на дровах, вроде как, так вкуснее. Был водопровод, раковина. На каждом этаже было отхожее место, очень на наши унитазы похоже, и комнаты для умывания. В подвале была большая купальня, вроде турецкой бани, и небольшой бассейн с проточной водой. Я так и не понял, как она грелась, но температуру они регулировали, нажимая поочередно пару камней рядом.