Один из пассажиров парохода «Онега» описывает встречу с Захаровым как большое событие:

«Погода разгулялась. Свежий норд-ост развел волнение, туман и снежные вихри скрывали берег. К полудню показались берега, белой полосой выделяющиеся из-за свинцовых туч и моря. Наконец, на белом покрове прибрежных скал вырисовались опознавательные знаки. Мы отдали якорь в двух милях от становища Маточкин Шар. Бухта тут мелкая, волнение большое, ближе подходить опасно.

Высоко поднятый флаг, еле заметные фигурки людей, перебегающие с места на место, свидетельствовали об оживлении, охватившем поселок. Приход парохода — великий праздник. От берега отвалил карбас. Долго бились гребцы, пока добрались до парохода. Они вошли на трап совсем мокрые, но оживленные.

— Седов жив! — крикнул колонист Князев.

— Как, почему знаешь?

— У нас седовский капитан и четыре человека из его команды, на шлюпке приехали, две недели живут… Только команда больна, а капитан здоров.

Сообщение с берегом трудно, большой прибой. Но немедленно спущена шлюпка, и лучшие гребцы под командой штурмана понеслись легкой птицей к берегу за измученными путешественниками. Томительно долго добирались до берега и еще дольше обратно. Наконец, среди снежной пыли ясно обрисовалась шлюпка. Мы все у трапа. Первым входит на борт капитан «Фоки» Захаров.

— Седов и спутники его бодры и здоровы! Шлют родным и знакомым привет.

Какие радостные слова! Осторожно, под руки ведут второго механика, М. А. Зандера. За ним входят три матроса. Идут сами, но с трудом. Механик и один матрос больны цингой, другой — запущенным воспалением правого легкого. Я, давно оставивший врачебную практику, превращаюсь в судового врача. Захаров имеет утомленный вид, но здоров. Досталось же ему в этот вечер, да простит он наше любопытство! Мы с жадностью ловили его слова, переживали его впечатления…»

«Седов отыскался!», «Седов жив!», «Новости о Седове!» выкрикивали по городам газетчики. «Подробности зимовки на Новой Земле», «Письма Седова»! — выкрикивали на другой день. — «Интервью с капитаном Захаровым»…

Капитан Захаров сделался героем дня. Сам он держался, как подобает герою, с достоинством; чувствовалось, что человек этот совершил важную миссию. В самом деле, ведь он приплыл на шлюпке из царства вечных льдов. Он привез документы и письма знаменитой экспедиции. В беседах он охотно рассказывал корреспондентам газет о пережитых трудах и лишениях, но не забывал упомянуть и о своей готовности к дальнейшим подвигам. «Вот отдохну немного, нужно будет идти на помощь Седову, об этом следует помнить. Таких людей, как Георгий Яковлевич, нельзя забывать!» И тут же почтенный моряк высказывал сожаление: «Вот жаль — мет у нас капитанов, которым можно было бы поручить руководство вспомогательной экспедицией. Я же, правда сказать, устал. Впрочем, надеюсь, к навигации отдохну». Триумф капитана длился недолго. Из рассказов спутников Захарова скоро выяснилось, что это по его вине отправленная Седовым почта не попала к первому новоземельскому пароходу и пришла в Петербург в конце арктической навигации, когда уже поздно было посылать Седову и уголь и собак. По вине капитана Захарова его спутники, покинув Панкратьевский полуостров здоровыми, приехали в Маточкин Шар инвалидами— все они заболели по пути цингой. И немудрено: капитан кормил команду впроголодь. Совсем молодой, красивый Катарин, ничем, кроме флюсов, не болевший на «Фоке», в пути получил воспаление легких, плеврит и цингу. Вскоре после возвращения на родину он умер. Та же участь постигла и М. А. Зандера. Капитан занимал на остановках большую палатку, рассчитанную на пять-шесть человек, и не пускал в нее даже больных. В шторм, дождь и туман матросы оставались под открытым небом, сгрудившись у перевернутой шлюпки.

Несомненно, Захарову не приходило в голову, что в будущем спутники могут о нем рассказать кое-что. В отчете о путешествии с Панкратьевского острова, напечатанном в газете «Новое Время», капитан повествовал о своих приключениях: как он от Заячьего острова тащил шлюпку двенадцать верст по льду, как прокладывал курсы с негодным компасом, которым снабдил его Седов, как устанавливал для отдыха палатку, рассчитанную только на двух человек, и как несчастливо вышло, что Крестовую губу прошел в тумане. Вернувшись в Архангельск, он якобы поместил матросов в гостинице, а одного в больницу. Всюду и везде выставлял он себя героем, командиром шлюпки, проплывшей по Ледовитому океану. Он надеялся, что матросы, боясь суда и неприятностей с начальником, не будут рассказывать, а если и будут— матросским рассказам никто не поверит. Но капитан ошибся.

После одного из его выступлений в печати, архангельская газета поместила письмо, подписанное спутниками капитана. В нем рассказывалось о роли Захарова в седовской экспедиции, о его поведении во время пути в Крестовую губу, а также высказывалось мнение об участии Захарова в будущей поисковой экспедиции.

Многие газеты перепечатали это письмо. Захарову нечем было ответить. Мечты о карьере полярного капитана рушились.

Конечно, Захаров был виноват, что не доставил вовремя почту. Но если бы почта была доставлена к сроку, получил бы в таком случае помощь Седов? Едва ли!

Комитет в это время почти не подавал никаких признаков жизни. Всеми его делами бесконтрольно распоряжался капитан второго ранга Белавенец. В его руки шли деньги со всероссийской подписки, случайные пожертвования и доходы. Генерал-лейтенант Варнек, профессор Глазенап, геолог Толмачев, композитор Иванов, редактор газеты «Таймс» Р. Вильтон ушли из комитета совсем. Суворин и националисты Балашов, Бобринский и Шульгин не принимали никакого участия в его работе.

К 1913 году в комитете, кроме Белавенца, остались пять человек: в качестве председателя — А. Л. Гарязин, дворянин, бывший офицер, без определенных занятий, бульварный литератор Васильковский, вице-адмирал Коландс, мичман Серебренников, хорошо известный всему флоту дикими, пьяными дебошами, купец Рубахин и издатель Сытин.

Денег в кассе никогда не было, хотя пожертвования на экспедицию регулярно поступали со всех концов России по разрешенной всероссийской правительственной подписке.

Между тем после доставки Захаровым копий научных работ Седова и его товарищей, особенно результатов путешествия к мысу Желания, общественное мнение стало проникаться симпатией к Седову и его героическому предприятию. Фритьоф Нансен, ознакомившись с доставленными Захаровым материалами, признал их весьма ценными. «Если бы даже, — сказал он, — Седову и не удалось достичь Земли Франца-Иосифа и полюса, то и в таком случае собранный им научный материал достаточен, чтобы считать результаты экспедиции очень и очень полезными».

Все чаще стали раздаваться голоса об оказании Седову помощи. Из его отчетов было ясно, что будущее экспедиции не блестяще: угля на судне нет.

Седовский комитет, учитывая эти настроения, возбудил ходатайство об отпуске правительственных средств для снаряжения вспомогательной экспедиции. В июне 1913 года комиссия Государственной думы признала желательным «законоустановить предположение» об отпуске средств на снаряжение дополнительной экспедиции для розысков Седова.

Но отношение кадровых моряков к Седову оставалось неизменно враждебным. Новый начальник Гидрографического управления Жданко в письме на имя начальника Морского генерального штаба писал:

«В заключение считаю долгом сказать, что из сношений с нашими морскими офицерами я не мог не видеть, насколько непопулярен, если не сказать больше, Седов среди них, и я очень сомневаюсь, чтоб нашелся русский моряк-офицер, который по доброй воле отправился бы на розыски Седова».

В частности, не согласился, занять пост начальника экспедиции для помощи Седову капитан Колчак, участник комиссии, рассматривавшей в 1912 году проект Седова. Он находил все предприятие Седова абсурдным.

Как бы то ни было, вследствие позднего прибытия капитана Захарова на материк время для отправки вспомогательной экспедиции с углем, продовольствием и собаками было упущено. Раньше лета 1914 года оказать помощь Седову никто не мог.