Николай молчал.

— Мы хотим воспользоваться, ваше величество, предприятием одного моряка. Этот моряк горит желанием отправиться к Северному полюсу. По иностранным газетам видно, как завладевают вниманием общества такие предприятия. В самом деле, идея достижения полюса обладает лучшими чертами подвига. Основываясь на этих предпосылках, клуб националистов решил поддержать идею достижения полюса русскими. В интересах национального объединения представлялось бы желательным, чтоб и вы, ваше величество, выразили в какой-то форме сочувствие этому предприятию.

Балашов опять приостановился в ожидании, что Николай выскажет свое отношение. Но царь молчал. Пальцы выстукивали ритмическую трель. На скучном, невыразительном лице императора по-прежнему ничего нельзя было прочесть. Впрочем, на короткое мгновение пальцы приостановили свою деятельность, как будто дрогнули широкие усы, чтоб пропустить какое-то замечание. И только на полсекунды. Но Балашов, хорошо изучивший своего повелителя, знал, что в следующую паузу Николай что-нибудь скажет.

— У нас были некоторые разногласия о путях помощи этому героическому предприятию. Некоторые предлагали возглавить дело самим. Другие — передать в руки правительства. Но в том и другом случае мы навлекли бы на него вражду оппозиции. Она встречает в штыки всякое мероприятие правительства и ненавидит национализм. Мы решили действовать по западному образцу — объявить всенародный сбор пожертвований на экспедицию к полюсу и внести в Государственную думу законопроект о помощи ей. Национальный клуб принял также постановление просить ваше величество о сочувствии этому делу.

Царь отнял руку от стола. Потрогал усы. Безразлично сказал:

— Согласен с вами. Нужно поддержать полезное дело. Полагаю, вы подумали, чем я могу выразить свое сочувствие.

— Конечно, ваше величество. Оно выразилось бы лучше всего в пожертвовании какой-то суммы из специальных средств. В газетах было бы объявлено, что это ваше личное пожертвование. Тысяч десять. Можно провести их по секретной смете министерства внутренних дел.

— Как фамилия этого моряка?

— Седов. Он офицер в чине капитана по адмиралтейству.

Николай живо повернулся. Царедворец понял, что это значит. Он хорошо знал слабости своего повелителя. Николай Второй гордился действительно незаурядной памятью, правда, только в единственном отношении. Он хорошо запоминал лица, чины и фамилии. На смотрах, бывало, царь остановится перед каким-нибудь ничем не выдающимся офицером, спросит его фамилию и скажет: «Я помню вас. Вы представлялись мне в Петергофе весной 1903 года в числе воспитанников Александровского военного училища. Вы произведены в чин подпоручика 9 мая того же года». И в этот раз Николай не удержался:

— Штабс-капитан Седов делал мне доклад о путешествии в Сибирь в девятьсот десятом году перед маневрами. Это тот самый?

Гофмейстер склонил голову. И он не упустил случая для тонкой лести:

— Тот самый, ваше величество. Я изумлен августейшей памятью. Во всемирной истории только один человек мог претендовать на подобную гениальную память. Это — Наполеон Бонапарт. Но он помнил людей, имена же, случалось, путал. Капитан Седов действительно имел честь делать доклад вашему величеству два года тому назад.

Произнеся эти слова, Балашов одновременно вспомнил только что слышанный разговор, показавший ироническое отношение двух министров к Седову. Быстро созрела мысль: нужно обезвредить их возможное противодействие.

— Ваше величество! Капитан Седов происходит из торговых моряков. Я опасаюсь некоторого недовольства со стороны морских сфер, почему такое ответственное и почетное дело поручено не настоящему морскому офицеру. Пожалуй, было бы разумным перевести этого моряка в число кадровых офицеров. Он имеет диплом Морского корпуса и боевой стаж.

— Что же вы предлагаете? Произвести его в чин капитана второго ранга?

— Боюсь, ваше величество, что производство с повышением также может создать недовольство. Он еще ничего не сделал. Лучше дать равный чин — старшего лейтенанта.

— Хорошо. Да, да, я помню, я давал ему аудиенцию за три дня до маневров в Лебяжьем… Он докладывал о сибирских казаках на реке Лене… Нет, не на Лене это… На другой реке…

— На Колыме, ваше величество, — подсказал Балашов.

— Да, да, на Колыме.

Царь поднялся с места в знак окончания аудиенции. Прощаясь, он сказал:

— Передайте Фредериксу, чтоб вызвал ко мне Григоровича.

Балашов раскланялся. Через полминуты в кабинет вошел Григорович, слегка испуганный вызовом не в очередь.

— Вы знаете капитана Седова? — сразу спросил царь.

— Так точно, ваше величество, — поспешно ответил моряк. — Какой был бы я министр, если бы не знал своих офицеров. Капитан по адмиралтейству Седов, гидрограф. Из торговых моряков. Написал брошюру…

— Хорошо, — перебил Николай. — Представьте мне проект указа о производстве капитана по адмиралтейству Седова в чин старшего лейтенанта по флоту. Необходимо также отпустить от моего имени на экспедицию к Северному полюсу десять тысяч рублей по статье «особой, последней».

— Есть, ваше величество, — сказал министр.

— Это все. Доклад я приму в обычное время.

Григорович, пятясь, покинул кабинет. Он ничего не понимал. Опять эти штучки. Опять какая-то дворцовая интрига. Выйдя в зал, он огляделся, ища глазами Балашова. Наверное, этот знает, в чем дело.

Но Балашов уже уехал.

Глава XXVI

ПРЫЖОК

Дни заполнены без остатка. Хлопоты и разговоры, чтение писем и ответы на них, нет ни минуты свободной. Треплют интервьюеры и просто любопытные люди. Ломятся в квартиру знакомые и незнакомые — проситься в экспедицию или выразить восторг. Постоянно приходится смотреть на часы: не опоздать бы с визитом или на деловое свидание. Раньше трех утра в постель не попасть, а в семь на ногах. В такой кутерьме очень легко запутаться, потерять чувство обстановки и дела.

И все же Георгий Яковлевич сразу почувствовал, когда случилась первая заминка.

В первые дни все шло превосходно, с сочувствием отметили смелый почин капитана Седова. Друзья — Варнек, Дриженко и Мордин — послали в редакцию «Нового Времени» пожертвования и письма с самыми лестными отзывами. «Новое Время» не давало читателям передышки, помещало статьи об экспедиции одну за другой. Тираж газеты резко возрос. Появился в ней новый отдел — пожертвований на экспедицию к полюсу. Среди них выделялись суммы, внесенные совсем незнакомыми людьми: инженером Чаевым — тысяча рублей и гофмейстером Балашовым— пятьсот. В городе только и говорили об экспедиции к Северному полюсу.

Заминку ощутил прежде всего на себе. Вокруг стало меньше народа, свободнее. Тут выяснилось, что после первой заметки ни одна из газет, кроме «Нового Времени» и «Петербургской газеты», не напечатала об экспедиции ни строки.

Приток пожертвований ослаб. В «Новом Времени» говорят: «Не волнуйтесь!» И тут требовательным тоном просят не давать другим газетам ни статей, ни интервью. Назначили, по инициативе Суворина, публичный доклад о прежних экспедициях на Колыму, Новую Землю и о предстоящей экспедиции, но не сумели даже дать приличную рекламу. О докладе почти никто не знал. В Зале армии и флота собралось немногим больше ста человек, половина из них знакомые. Даже корреспондентов не позвали. Ни одна газета доклада не отметила.

Георгию Яковлевичу казалось — нововременцы что-то выжидают. И в Гидрографическом управлении приказа об отпуске нет. Он нервничал, болела голова от мыслей. Никак не мог понять, отчего такая заминка. Неужели это крах?

Прошло несколько дней. И вдруг в газетах известие: «Его величество государь император соблаговолил пожертвовать из личных сумм десять тысяч рублей».

«Вот это козырь! Ну, теперь экспедиция почти обеспечена. Наверное, посыплются вслед новые пожертвования. Сам царь дает пример…»