Все мы являемся членами самых разнообразных человеческих систем, примитивных, локальных, временных, как очередь, или чрезвычайно сложных, масштабно-всеохватных, стабильных, как государство, общество, и одновременно тех многочисленных систем, которые располагаются между этими крайностями, — звеньев, бригад, цехов, заводов, фабрик, учреждений и т. д., и т. п. Любая система функционирует строго соответственно своему устройству — ружье способно только стрелять, автомашина передвигаться, конвейерный цех автозавода собирать эти автомашины, полеводческая бригада выращивать хлеб… И каждая составная часть любой системы — человек — должна действовать, подчиняясь законам ее устройства.

Это вовсе не означает, что личные особенности человека, его желания, интересы, воля ничего не значат и совсем не влияют на поведение. В одной и той же системе, например заводском цеху, люди действуют по-разному — есть плохие рабочие и хорошие, инициативные и безынициативные, возможны даже такие, которые способны оказать влияние на всю систему в целом, изменить ее — усовершенствовать или расшатать, развалить. Но как бы ни различались их действия, характер этих действий один, он определен и направлен специфическим устройством данного цеха функционирующей человеческой организации. Окажись на месте Гамлета человек с натурой Фигаро — не исключено: трагическая ситуация сменилась бы комической. И все-таки как тот, так и другой ощущали бы на себе влияние сложившегося социального устройства — дворцовой верхушки средневекового королевства. Как тот, так и другой в равной степени испытывали бы на себе направляющую зависимость; различные в личном плане, они по-разному бы реагировали.

Даже в кристаллической решетке мертвого минерала молекулы имеют собственные колебательные движения, которые подчас нарушают стройную систему самого кристалла. Тем более нельзя рассматривать живого человека как бы намертво впаянным в то или иное общественное устройство, совершенно лишенным какой-либо самостоятельности. И эта самостоятельность не может не отражаться на системе.

Если в нашей повседневности мы постоянно наблюдаем «лезущих без очереди», то история полна героями, чья личная энергия и воля вызывали лавинообразные действия, сокрушающие старое устройство, тем самым способствующие образованию устройства нового. Но как действия «лезущего без очереди» вызваны наличием очереди, так и действия героев-ниспровергателей старого вызваны существованием старой системы. В любом случае человек не свободен от человеческой системы, в которой он находится.

А потому мы вслед за Толстым можем повторить, что действие каждого человека «имеет не свободное, а предопределенное значение». Толстой только не ответил, что именно «предопределяет», откуда исходят законы, которые «неизбежно исполняют люди».

Мы теперь можем согласиться: да, в каком-то смысле предопределенность человеческих поступков существует, но она вовсе не навязана нам свыше неким непостижимым творцом, а сложившимися общественными системами. И если мы зачастую не можем раскрыть механизм предопределенности, то только потому, что общественные системы по своей структуре, а значит, и по характеру действий, слишком сложны, включают в себя такое количество компонентов, находящихся в таких многочисленных связях, что учесть и разобраться нам пока еще не под силу. Но это не значит — в принципе для нас непознаваемо. Не столь давно живая клетка казалась биологам слишком сложной в своем устройстве, а не зная ее устройства, не представляли, как она и функционирует. Сейчас уже можно сказать: секреты клетки в основном раскрыты, а вот секреты устройства мозга, механизм его функционирования еще предстоит раскрыть.

Мы лучше современников Толстого понимаем толстовскую растерянность перед обилием причин, вызывающих любое историческое событие. Того более, мы сами не можем похвалиться, что разбираемся сейчас в «миллиардах причин», что нашли для них общую закономерность, способны предвидеть, что именно должно совершиться впереди. Проклятые «отчего» висят и над нами по сей день.

Но мы уже знаем — нет извечной, раз и навсегда заданной предопределенности. Общественные системы не вечны, они меняются, меняется характер их действия, меняются и те законы, которые вынуждают каждого из нас совершать неизбежные, не зависящие от нашей воли, поступки. А уж раз источники предопределенности изменчивы, то одно это обнадеживает — не откроем ли мы способ влияния на них, то есть не сможем ли мы покончить с предопределенностью, подчинить ход истории разумному управлению, «божеские» обязанности сделать человеческими?

Но то, что не открыл для себя Толстой-философ, открыл для миллионов своих читателей Толстой-художник. И пожалуй, нигде им не опровергается так божеское, как в романе «Анна Каренина».

Знаменитый эпиграф — «Мне отмщение, и Аз воздам» — считается критиками «одним из труднейших мест романа». Некоторые даже склонны рассматривать его как неразрешимую загадку. Признаться, у меня всегда вызывало это недоумение — смысл эпиграфа сам по себе ясен, не дает никакой пищи для гаданий.

Взят эпиграф из Послания к римлянам апостола Павла. Позволю себе привести это место в чуть расширенном виде по сравнению с тем, как его приводят комментаторы:

«Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром пред всеми человеками.

Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми.

Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: „Мне отмщение. Я воздам, говорит Господь^“».[8]

Такое поучение полностью совпадало со взглядами моралиста Толстого, с его философской концепцией. Непротивление злу насилием и идея предопределенности здесь звучат в полный голос. И трудно понять иначе поставленное над романом «Мне отмщение, и Аз воздам» — как только то, что оно буквально и означает: за противобожеский грех имеют право наказывать не люди, а бог.

24 февраля 1870 г. Софья Андреевна записывает о Толстом в своем дневнике: «…что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой, и не виноватой…».[9]

«Не виноватой» — вовсе не означает, что нравственно безупречной. Не случайно восхищение Толстого рассказом «Душечка»: именно героиня этого чеховского рассказа, во всем прямо противоположная Анне Карениной, устраивает Толстого в нравственном плане.

«Много худого люди делают сами себе и друг другу только оттого, — говорит он, — что слабые, грешные люди взяли на себя право наказывать других людей. „Мне отмщение, и Аз воздам“. Наказывает только бог и то только через самого человека».

Здесь уже смысл эпиграфа предельно объяснен самим Толстым. Анна Каренина совершает по своей человеческой слабости противобожеский грех, но этот грех неподсуден людям, отмщение за него придет свыше. Такова мировоззренческая постановка, заданная Толстому-художнику.

Но тут-то и начинаются те чудеса, которые нередки в большом искусстве. «Вообще, — признается Толстой, по свидетельству одного современника, затронувшего вопрос об Анне Карениной, — герои и героини мои делают иногда такие штуки, каких я не желал бы. Они делают то, что должны делать в действительной жизни и как бывает в действительной жизни, а не то, что мне хочется».[10]

А, собственно, почему такая мистика — создаваемые образы проявляют непокорность создателю? Это не что иное, как своеобразный вариант той самой «предопределенности», о которой мы недавно говорили.

Автор не может изобразить своего героя в изоляции от окружения. Самой же существенной и влиятельной частью окружения любой личности, как мы уже знаем, является человеческое окружение, не бесформенное, не хаотическое, а выстроенное определенным образом, представляющее из себя действующую систему, часто настолько сложную, что разобраться в ней чрезвычайно трудно. Поначалу всегда какие-то ее существенные особенности не замечаются автором. На протяжении всей работы над раскрытием героя писатель только тем и занимается, что открывает для себя все новые и новые особенности окружающей системы, а значит, и новые возможности ее влияния на героя, что в свою очередь ставит автора перед очевидностью непредвидимых раньше поступков.