Оказавшись в подземном гараже и увидев его навороченный джип, я вдруг осознал, что парень не врал, когда рассказывал о богатстве своей семьи и говорил, что его отец олигарх.

— Залезай, — он открыл мне дверь переднего пассажирского сидения. Прежде чем усесться, я с трепетом погладил кожаное сидение. Люблю машины. Это моя страсть. Видимо у меня было настолько глупое выражение лица, что Леон, не выдержав, заржал.

— Хватит молиться, садись быстрей!

Всю дорогу я внимательно присматривался к своему водителю. Он не был похож на «золотую молодёжь». Не было в нём ни презрения, ни снобизма. Обыкновенный молодой парень. Весёлый зубоскал, с которым приятно и легко общаться.

— Почему ты такой? — я со всё более возрастающим интересом смотрел на него.

— Какой? — в его голубых глазах заплясали насмешливые искорки.

— Нетипичный! Для сына олигарха.

Его губы сжались в одну тонкую линию, веселье из глаз ушло, а на его место стала заползать злость.

— Женя, почему ты считаешь козлиное поведение зажравшихся папиных сынков обычным, а моё нет?

— От них всегда знаешь что ждать, это просто и понятно. А ты не понятен. И это пугает. — Я пожал плечами. Не умею объяснять.

— Хочешь сказать, что тебя пугает обычное ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ поведение? — он выделил голосом человеческое, и с недоумением покосился на меня.

Предпочёл ему не отвечать. Я был сыном обычной провинциальной медсестры. Не было у меня ни дорогих шмоток, ни крутых автомобилей. И деликатесы только по большим праздникам. А он меня с утра, на простой завтрак, бутербродами с икрой кормил. И вот этот человек цинично учит меня тому, что такое человеческое поведение. Что я мог ему сказать? Что мне всегда своё превосходство приходилось доказывать кулаками? Только так я мог заставить окружающих себя уважать.

— Бояться, ты заставил их бояться, а не уважать. Уважать можно за что-то. Силу боятся, — видимо, я размышлял вслух. Есть у меня такая черта.

Подъехав к больнице и выйдя из машины, Леон потащил меня к служебному входу. Все, кто попадался нам на встречу, приветливо махали ему рукой. Кажется, его в больнице любят.

— Держи, надевай, — он сунул мне в руки белый халат и повёл по коридору к последней палате. — Проходи, только тихо.

Мама лежала на белых простынях и сама была такая же белая. Я поразился, насколько же она у меня худенькая. Раньше я этого не замечал, а теперь, держа тоненькую руку в своей огромной лапище и смотря на почти прозрачную кожу, мне хотелось плакать. Наверное, если бы я был один, то разревелся, не сдерживая себя. Но рядом стоял Леон, а плакать при нём я не буду ни за что в жизни.

— Леон, как ты думаешь, она поправится? — увидев, как парень сглотнул и выдавил из себя:

— Я не знаю, — моё сердце ухнуло вниз. Так хотелось, чтобы он сказал, что обязательно поправится. Сам не знаю почему, но я верил ему. Мне казалось, что будет именно так, как он скажет. А от его тихого голоса по коже пополз мороз.

— Лёнечка, мальчик, ты здесь? — услышал я голос с порога и поначалу не понял, к кому обратился вошедший старичок.

— Лёнечка? — недоумённо посмотрел на Леона.

— Ну, зовут меня на самом деле Леонид и что? — ага, значит, мы своё имя терпеть не можем. Появился шанс отучить его называть меня солнышком.

Старичок-профессор с недоумением посмотрел на нас и продолжил.

— Мы наконец-то выяснили, что с пациенткой, — я напрягся. — Это очень любопытно, но, похоже, её последние полгода систематически травили. Яд накапливался в организме постепенно и когда его концентрация превысила все разумные пределы, женщина впала в кому.

— Противоядие? — увидел, как у Леона побледнели губы, у меня же так сжало горло, что я даже не смог говорить.

— Его нет. Мне жаль. Но ей осталось дня два. Не больше.

Палата медленно завращалась у меня перед глазами:

— Женька — солнышко, нет! — это было последнее, что я услышал.

Сознание возвращалось медленно. Нежно зелёные стены, мягкая кровать. Леон, сидящий рядом со мной. Похоже, я у него дома.

— Мама, — резко поднялся, а парень отвёл глаза.

— Мне жаль, Жень. Очень жаль.

— Когда? — это единственное слово, на которое у меня хватило сил.

— Вчера вечером, — я недоумённо посмотрел на него. — Ты проспал целые сутки. Я вколол тебе снотворное.

— Ты гад! Я бы мог побыть это время с ней. Не прощу тебя.

Одиночество постепенно захлёстывало меня. Один, я теперь один в целом мире. Полагаться больше не на кого.

— Ты не один, — кажется, я опять начал думать вслух. — У тебя есть я!

В дверях стоял Родька и пристально смотрел на меня.

— И я! И я! — раздался звонкий голос и из-за Родьки выглянул ванилька.

Всё правильно: где Родька, там и Олег, и наоборот. Невольно улыбнулся, но нестерпимо захотелось плакать.

— Женечка, Женечка, — Олег забрался на кровать и положил мою голову к себе на колени. — Ты поплачь. Тебе легче будет.

— А ну, брысь отсюда! — это он уже Родиону с Леоном. — Поплачь.

— Спасибо тебе, ванилька, — от слёз действительно стало легче.

Олег посмотрел на меня:

— Что будешь делать?