- Видывал ли свет подобную женщину? С уважением, потом в последний раз пылко расцеловал я ее. Поутру мы напоследок отлюбили друг друга, и пока моя рука замешкалась на ее левой груди, она преспокойно объявила о своем намерении из символических соображений ампутировать по прибытии в свое девичье царство эту самую грудь и убедить своих сподвижниц последовать ее примеру в качестве своего рода обряда посвящения. "Мы найдем этому практическое оправдание, - сказала она, - Чтобы лучше натягивать наши луки и т. д. Но на самом деле смысл будет тот, что с одной стороны мы всецело женщины, а с другой - всецело воины. Может статься, мы назовем себя Безгрудыми".

- "Это выглядит крайностью", - заметил я. Она отвечала, что для выживания всего непримиримо новаторского необходим определенный экстремизм. Последующие поколения, полагала она, войдя в колею и разнежившись, сочтут обычай предков варварским и отдадут честь его символизму разве что символической маммектомией, - возможно, декоративным шрамом или косметической отметиной. Не важно, все преходяще.

- На том мы и порешили: с тысячью благодарностей, что она открыла мне глаза, тысячью добрых пожеланий успеха ее дерзкому предприятию и многими тысячами динаров, чтобы его поддержать (ради портативности и безопасности она обратила их в фиал с бриллиантами, который носила во влагалище), я, посвятив в наш секрет ее отца везиря, объявил о смерти девушки, а сам тайно отправил ее в один из своих замков на далеком озере, где она и готовилась к экспедиции на запад, пока вокруг нее собирались будущие компаньонки, показные жертвы моей новой политики. Примерно треть из них, извещенные о своей судьбе, выбирали сохранить свое девство - с негодованием, сожалением или благодарностью; остальным двум третям, каковые, кто ведает в каком настроении, выбирали вступить в новое сообщество обесплевенными, я даровал подобные фиалы драгоценных камней. Чуть меньше пятидесяти процентов из их числа оказались в результате проведенной со мной ночи беременными, и, таким образом, когда первый отряд из двухсот пионерок отправился через западные пустыни, в действительности их было около двухсот шестидесяти. Поскольку я продолжал эту политику на протяжении почти двух тысяч ночей, общее число пилигримш и не родившихся еще детей, отправленных из Самарканда на запад, составляло примерно две тысячи шестьсот человек; с учетом того, что среди новорожденных обычная пропорция младенцев мужского пола чуть превышает пятьдесят процентов, более, вероятно, высокого, нежели обычно, процента самопроизвольных выкидышей и детской, как и материнской, смертности, что обусловлено тяготами путешествия и освоения новых территорий, и пренебрегая - не нужно терять головы - возможностью массового обращения в рабство, насилия, бойни или стихийных бедствий, число первопроходцев Страны Безгрудых, как минимум, равно числу прошедших ночей, пока наконец с островов Индии и Китая до меня не дошло известие Шахрияра о твоей сестре.

- Об успехе или провале матерей-основательниц мне ничего не известно; я сохраняю неведение по собственной воле, дабы ненароком не узнать, что посылал их в конечном счете к Разрушительнице удовольствий и Разлучительнице собраний. Самаркандский люд так никогда против меня и не поднялся; в отличие от Шахриярова, мой везирь не испытывал никаких затруднений с вербовкой приносимых в жертву девственниц; более того, хотя официально моя дань вдвое превышала потери моего брата, около половины девушек оставались добровольцами, - исходя из этого я заключаю, что их истинная судьба ни для кого не оставалась секретом. Судя по тому, что я знаю, моя первая любовница никогда на самом деле и не собиралась основывать свою ганократию; весь ее план был, чего доброго, простой уловкой; возможно, все они украдкой пробрались обратно на родину со своими фиалами самоцветов в качестве приданого, повыходили замуж и живут в отрытую прямо У меня под носом. Какая разница: ночь за ночью я укладывал их в постель, объяснял, какой им предстоит выбор, и затем либо хмуро раздевал и прободал их, либо проводил ночь в непорочном сне и беседах. Высокие и малютки, смуглые и блондинки, стройные и пухленькие, холодные и пылкие, смелые и застенчивые, умные и недалекие, хорошенькие и дурнушки - я переспал со всеми, со всеми переговорил, всеми обладал, но мною владело только отчаяние. Хотя, по их согласию, я и овладел многими, ни одну из них я не хотел. Новизна потеряла для меня свое обаяние, а потом и новизну. Я начал ненавидеть неведомое: чужое тело в темноте, чуждое прикосновение и голос, бесконечную выставку. А жаждал-то я всего лишь того, с кем мог бы продолжить историю своей, то есть нашей совместной жизни: любящую подругу, любящую жену, которую я хранил бы как сокровище, жену, жену.

- Когда от моего брата пришло второе послание, оно оказалось чудесным повторением того фатального первого шесть лет тому назад; я препоручил царство своему везирю и тут же отправился в путь, полный решимости встретиться с Шахразадой, которая так уломала и заболтала Шахрияра обратно на путь жизни, что он собрался на ней жениться. "Возможно, у нее есть младшая сестра",- говорил я себе; если так, не стану ни о чем разузнавать, не потребую никаких рассказов, не поставлю никаких условий, а смиренно передам свою жизнь в ее руки, расскажу ей все о двух тысячах и двух ночах, которые привели меня к ней, и упрошу ее закончить эту историю так, как ей заблагорассудится, - либо последним всему "доброй ночи", либо (что я могу лишь смутно предвидеть, словно зарю иного мира) каким-то ясным, чудесным и свежим "доброе утро".

Дуньязада зевнула и поежилась:

- Не представляю, о чем это ты говоришь. Неужели ты ожидаешь, что я поверю во все эти нелепицы о безгрудых пилигримах и "трагическом взгляде"?

- Да! - вскричал Шахземан, откидывая голову на подушку. - Они слишком существенны, чтобы быть ложью. Вымысел - возможно, но тот, что истиннее фактов.

Дуньязада прикрыла рукой с зажатой в ней бритвой глаза.

- И чего ты ждешь? Что я тебя прощу? Полюблю?

- Да! - вновь вскричал царь, блеснув очами. - Покончим с ночной тьмой! Со всеми этими страстями и ненавистью между мужчиной и женщиной; со всей этой чересполосицей неравенства и различий! Примем истиной трагический взгляд на любовь! Возможно, она и вымысел, зато самый глубокий и лучший из всех! Храни меня, Дуньязада, как сокровище, - и ты станешь моим сокровищем!

- Умоляю, прекрати!

Но Шахземан пылко настаивал:

- Давай обнимемся; давай не спешить; давай любить так долго, как только сможем, Дуньязада, - потом обнимемся снова, не будем спешить и полюбим снова!

- Это не сработает.

- Ничто не сработает! Но затея благородна; она полна радости и жизни, а остальные пути смертельны. Займемся любовью как равные в страсти!

- Ты имеешь в виду, как бы равные, - сказала Дуньязада. - Тебе ведь известно, что мы не равны. Ты хочешь невозможного.

- Несмотря на твое сердечное чувство? - настаивал царь. - Пусть будет как бы! Возведем это как бы в философию!

Дуньязада запричитала:

- Хочу к сестре!

- Она вполне может быть жива; мой брат тоже. - Чуть спокойнее Шахземан объяснил, что Шахрияр уже ознакомлен с историей и мнениями своего брата и поклялся, что, если Шахразада когда-либо покусится на его жизнь, он поведет себя в общем-то схоже: не то чтобы (поскольку он был двадцатью годами старше и консервативнее) обеспечит своей жене возможность себя убить, но разоружит и откажется убивать ее, дозволив ей в налагаемых общепринятыми нормами пределах свободу, сравнимую с его собственной. Гарем является неизбежно публичной царской традицией; Шахразада сможет брать себе в любовники кого пожелает, но непременно частным образом. И т.д.

- Неужели ты и в самом деле полагаешь, что твоя сестра целую тысячу ночей дурачила Шахрияра со всеми своими мамелюками и дилдами? - рассмеялся Шахземан. - Не очень-то долго продержишься в царях, если не знаешь даже того, что творится у тебя в гареме! Так почему же, ты думаешь, он все это дозволял, как не потому, что полюбил ее слишком сильно и слишком страдал от собственной политики, чтобы ее убить? Она изменила его мнение, ну да, но она его так и не одурачила: он привык думать, что все женщины неверны и единственный способ избавить себя от причиняемых неверностью страданий - насиловать и убивать; теперь он верит, что неверны все люди и, чтобы избавить себя от причиняемых неверностью страданий, надо любить и ни о чем не заботиться. Он выбирает равную неразборчивость; я выбираю равную верность. Оценим же и будем беречь друг в друге сокровище, Дуньязада!