– Состояние придворного учету не поддается, – заявил Ян Ши. – Что легко добывается, то легко и проживается. Коль скоро состояния как такового уже не существует, властям в Цинхэ предписывается произвести оценку обоих домов и земли. Вырученные от их продажи деньги разделить между Хуа Цзыю и остальными истцами.

Истцы попытались было заикнуться о серебре, но их прервал выведенный из себя правитель Ян:

– Мало вас били?! – воскликнул он. – После кончины его сиятельства придворного евнуха Хуа молчали, а теперь задним числом волокиту решили затевать, да? Казенную бумагу и тушь изводить?

Цзысюя отпустили, даже не подвергнув избиению. В уездную управу Цинхэ было направлено распоряжение оценить дома и землю, но не о том пойдет речь.

Как только слуга Лайбао узнал приговор, он ночью же пустился в обратный путь и доложил обо всем Симэню. Весть об освобождении Цзысюя по милости правителя Яна его сильно обрадовала.

Пинъэр снова пригласила к себе Симэня, чтобы дать ему серебра на покупку дома.

– Ведь скоро я буду принадлежать тебе, – добавила она.

Симэнь стал советоваться с Юэнян.

– Во сколько бы власти ни оценили эти дома, – рассудила Юэнян, – я тебе в дело ввязываться не советую. Купишь дом, а потом у хозяина подозрения возникнут. Что тогда?

Симэнь принял к сведению мнение жены.

Через некоторое время вернулся Цзысюй. Управа поручила помощнику уездного правителя Юэ определить цену обширной городской усадьбы дворцового смотрителя Хуа, расположенной в переулке Покоя и Радости, примыкающем к Большой улице. Она была оценена в семьсот лянов и продана Ванам из рода императорских родственников. Поместье за Южными городскими воротами приобрел за шестьсот пятьдесят пять лянов столичный воевода Чжоу Сю. Оставался городской дом, в котором жили хозяева, оцененный в пятьсот сорок лянов, но к нему не смели подступиться, потому что находился он по соседству с Симэнь Цином.

Хуа Цзысюй не раз посылал слугу, но Симэнь отказывался, ссылаясь на отсутствие денег. Время шло. В управе торопились оформить бумаги и закрыть дело, а нужной суммы все не набиралось. У Пинъэр лопнуло терпение, и она направила к Симэню тетушку Фэн, чтобы та попросила его взять пятьсот сорок лянов из отданного ему на хранение серебра и приобрести на них дом. Симэнь так и сделал, внеся деньги в управу. Истцы получили серебро и подписали документы, которые и были тотчас же отправлены столичному начальству. Тысячу восемьсот девяносто пять лянов поровну поделили между собой Хуа Цзыю и остальные наследники, а Хуа Цзысюй после тяжбы остался гол как сокол – ни денег, ни домов, ни поместья. И от серебряных слитков на три тысячи лянов, что хранились в сундуках, даже и след простыл.

Расстроенный Цзысюй попытался было узнать у Пинъэр, сколько серебра она отдала Симэню и сколько осталось, чтобы собрать как-нибудь на покупку дома, но Пинъэр обрушилась на него с бранью и ругалась несколько дней подряд.

– Хм! Вот оборотень! Тебе не до дела было, бестолочь! Дом бросил, с девками возился. А когда под тебя подкопались да в тюрьму бросили, тогда ты просить стал, чтоб я покровителей тебе отыскала. А я ведь женщина! Мне и порог переступать не полагается – крылья подрезаны. Что я понимаю, кого знаю? Где мне доброжелателей искать? Будь я железная – все одно не накуешь гвоздей. И из-за тебя унижалась – господ упрашивала, да что из того проку. Кто ж тебя из беды выручать будет, когда ты ни с одним солидным человеком знакомства не завел? Спасибо, сосед Симэнь Цин по старой дружбе за тебя похлопотал, в столицу слугу снарядил. Не поглядел, что стоит холод, ветер воет. И вот, только тебя вытащили, едва ты на ноги встал, и уж с жены отчет требуешь? Зажил чирей – и про боль забыл, из могилы вылез – про серебро вспомнил? Свое потребовал? Ты ж собственноручно мне писал. Твои письма у меня хранятся. Думаешь, стала б я без твоего на то согласия серебро трогать, покровителей одаривать? Чтоб меня ж потом в хищении обвиняли?

– Да, я писал, – подтвердил Цзысюй. – Но я надеялся, останется хоть немного… купить дом и на жизнь. А теперь что ж, кулаки считать?

– Хм! Ну как тебя не ругать, остолоп несчастный! – снова набросилась на мужа Пинъэр. – Надо было раньше думать. Когда попался, не скупился; а выпутался, так счета давай подводить. Знай, твердит: «Сколько серебра потратила!» Сказать, куда твои три тысячи ушли? А вот куда: государеву наставнику Цаю и командующему Яну, а у них губа не дура. Не дай им солидный куш, так бы они тобой и заинтересовались, так и уберегли бы твое нежное тело от прикосновения хворостинки! Так бы они ни за что ни про что и выпустили тебя, черепашье отродье, дали бы дома язык распускать! Не подмажешь – не поедешь. Что ты им, дорогой родственничек, что ли?! Никто за здорово живешь ради твоего спасения с севера на юг трястись не будет. Собрал бы стол да отблагодарил человека как полагается, а то разнос устраивает! Отчет ему вынь да положь!

После такой отповеди Цзысюй умолк. На другой день Симэнь направил к нему слугу Дайаня с подарками, чтобы отвлечь его от пережитых волнений. В свою очередь Цзысюй и из благодарности, и с намерением разузнать о серебре позвал двух певиц и хотел было угостить Симэня. Да и сам Симэнь не прочь был вернуть соседу несколько сот лянов на покупку дома, но того никак не желала Пинъэр. Она тайком послала к Симэню тетушку Фэн и упросила отказаться от приглашения мужа, сама же сунула мужу подложный счет, по которому выходило, что все серебро ушло на подкупы и не осталось ни медяка. Ничего не подозревавший Цзысюй не раз приглашал Симэня, но тот отсиживался у певиц, и слуга возвращался с одним и тем же ответом: соседа, мол, нет дома. Цзысюй выходил из себя и только топал ногами от раздражения.

Послушай, дорогой читатель! Так уж повелось: когда жена изменяет мужу, ему – обладай он решимостью и силой откусывать зубами гвозди – все равно не суметь ни разгадать, ни пресечь ее тайные помыслы. Исстари заведено: муж вне дома правит, жена в дому распоряжается. И как часто жена портит репутацию своему мужу! А почему? Да все потому, что в обращении с нею муж сам нарушает порядок. Необходимо, чтобы муж запевал, а жена подтягивала; чтобы взаимная уступчивость и великодушие согревали душу и чтоб сердца неизменно влекло друг к другу, чтобы муж восхищался женою своею, а жена восторгалась своим мужем. Только так и можно прожить в покое и согласии. А зародись малейшее подозрение, и тотчас же вспыхнет неприязнь. Так вот и Хуа Цзысюй. Совсем голову потерял, порхал день-деньской, совсем предав забвению правила и приличия. Мог ли он в таком случае требовать постоянства от жены?!

Да,

Однако довольно пустословить. Потом Цзысюй наскреб кое-как двести пятьдесят лянов и купил дом на Львиной. Вскоре после переезда у него началась лихорадка – следствие пережитых потрясений, и с начала одиннадцатой луны он слег в постель да так и не встал. При Ли Пинъэр еще приглашали лекаря Ху с Большой улицы, а теперь Цзысюй не желал тратиться. Так шел день за днем. Настало тридцатое число, и Хуа Цзысюй, увы, испустил последнее дыхание. Было ему от роду двадцать четыре года. Старший слуга Тяньси стащил у прикованного к постели хозяина пять лянов и был таков.