Дождется бывало Цзиньлянь, когда старуха уляжется, встанет — будто малую нужду справить, — а сама в соседнюю комнату и прямо на кровать, к Ван Чао под бок. Проснется старуха, прислушается.
– Что это там за скрип? — спрашивает.
– Да это кот мышку под ситом ловит, а она пищит, — отвечает Ван Чао.
– Да! И мукой с отрубями обзаведешься, а душе все равно нет покою, — пробормочет спросонья старуха. — В ночь-полночь будят, грызуны проклятые! Спать не дают.
Немного погодя опять ее кроватный скрип разбудит.
– А это что еще за скрип? — спрашивает.
– Да это кот мышку поймал, — отвечает сын. — В щель под каном залез и наслаждается.
Приложит старая Ван ухо к кану. И верно, кот с мышью возится. Тогда только угомонится старуха. А Цзиньлянь натешится с молодцом, прокрадется и юркнет потихоньку под одеяло.
Вот несколько стихов с двойным смыслом про такую мышку:
Когда прослышал однажды Цзинцзи, что Цзиньлянь прогнали и что сватает ее старая Ван, взял он две связки медяков и направился к старухе. Застал ее около ворот, где она собирала ослиный навоз. Цзинцзи подошел к ней и отвесил поклон.
– Чего ты хочешь, сынок? — спросила Ван.
– Пройдемте в дом, там и поговорим, — предложил Цзинцзи.
Ван пригласила посетителя, и они вошли в дом, где Цзинцзи снял с глаз противопылевую повязку и обратился к хозяйке:
– Позвольте спросить, не вы ли сватаете Пань Шестую, одну из жен почтенного господина Симэня?
– А вы кто ей будете?
– Не скрою, почтеннейшая, я ее брат, а она мне сестра.
Старуха смерила его глазами.
– Какой такой брат! Нет у нее никакого брата. Ты мне голову не морочь! Ты, должно быть, зять Чэнь, не иначе! Летит всякая мошкара на приманку. Только ты ее у меня не получишь.
Цзинцзи улыбнулся, достал из-за пояса две связки медяков и выложил перед старухой.
– Это вам, мамаша, пока, на чай сгодятся, — проговорил он. — Дайте мне на нее хоть взглянуть. Потом я вас щедро награжу.
Завидев деньги, старуха принялась ломаться.
– Нечего о награждениях поминать! — отвечала она. — Матушка хозяйка наказала никого посторонних к ней не пускать. Не сойти мне с этого места. Но если тебе так хочется повидать пташку, пять лянов серебра выкладывай. Еще раз придешь, еще пять потребую. А взять задумаешь, сотню лянов стоить будет, не считая десяти лянов за сватовство. И зря нечего торговаться! А эти твои медяки в реку брось — не колыхнут воды. С ними тут делать нечего!
Понял Цзинцзи, что старуху так не уговоришь, вынул из прически пару увенчанных золотом серебряных шпилек весом в пять цяней, согнул, как у резаного петуха, ноги и опустился перед Ван на колени.
– Примите, матушка, прошу вас! — умолял он. — На днях еще лян донесу. Не обману. Дайте только увидеться. Поговорить надо.
Старуха, наконец, смилостивилась и забрала медяки со шпильками.
– Пройди! — сказала она. — Как поговоришь, выходи. И чтобы у меня не рассиживаться, глазки не строить! А обещанный лян завтра принесешь.
Старуха отдернула занавес, и Цзинцзи вошел во внутреннюю комнату.
Цзиньлянь сидела на кане и шила туфельку. Увидев Цзинцзи, она отложила шитье. Они оказались рядом.
– А ты хорош! — начала она с упреков. — Что ты со мной сделал! Нет у меня теперь ни деревни впереди, ни постоялого двора сзади. Заварил кашу, а кто расхлебывать будет? Меня опозорил, ненависть ко мне вызвал, а самого и след простыл? Навестить не придешь. Разогнали нас, баб, одну туда, другую сюда. А все из-за кого!
Она ухватилась за Цзинцзи и зарыдала. Старуха, опасаясь, как бы не услыхали соседи, одернула Цзиньлянь.
– Сестрица! Дорогая! — заговорил Цзинцзи. — Ради тебя я готов себя отдать на растерзание. Из-за меня терпишь напасти и позор. Как же я не хочу навестить тебя?! Да я только вчера узнал от тетушки Сюэ, что Чуньмэй продана столичному воеводе, а тебя у мамаши Ван сватают. Вот и пришел проведать да посоветоваться. Ведь мы любим друг друга. Как же нам быть? Расстаться? Но это невозможно. С Симэнь Старшей я разойдусь, вытребую у них золото и серебро, сундуки и корзины с добром, которые тогда поставили на хранение. Если же они не пожелают вернуть, в столицу Его Величества двору доклад подам. Тогда хоть обеими руками подноси, да поздно будет. А я под чужим именем паланкин за тобой пришлю, будем жить неразлучно как муж и жена. А почему бы и нет!
– Но мамаша Ван сто лянов требует, — заметила Цзиньлянь. — А у тебя такие деньги найдутся?
– Почему так много? — удивился Цзинцзи.
– А что мне теща твоя сказала! — вставила старуха. — Батюшка, говорит, столько в нее денег вбухал, что ее можно из серебра отлить да еще останется. Сто лянов и ни гроша меньше!
– Я вам, почтеннейшая мамаша, по правде скажу, — не унимался Цзинцзи. — Любим мы друг друга и не можем расстаться. Смилуйтесь, мамаша, прошу вас! Уж скостите половину-то. А пятьдесят или шестьдесят лянов, ладно, как-нибудь достану. Пойду к дяде Чжану, дом заложу и возьму Шестую. Дайте нам счастьем насладиться. А вы, мамаша, заработаете поменьше, только и всего.
– Никаких пятьдесят! — настаивала Ван. — Тебе ее и за восемьдесят не видать. Мне вчера господин Хэ, торговец шелками из Чаочжоу[2], семьдесят давал. От почтенного господина Чжана Второго с Большой улицы, — а он у нас теперь судебный надзиратель! — посыльные приходили. Два кулька выложили — восемьдесят лянов. Да не уступила. Так и ушли ни с чем. А что ты, молокосос! Только языком болтать! Думал надуть старуху? Нет, меня не проведешь!
Тут старуха выбежала на улицу и закричала:
– Люди добрые! Чей зять решился тещу в жены взять?! К старухе заявился да городит вздор!
Струхнувший Цзинцзи схватил старую Ван и повел в дом.
– Мамаша, не кричите, прошу вас! — опустившись на колени, умолял он. — Будет по-вашему. Сто лянов заплачу. У отца возьму. Только он у меня в столице. Но я завтра поеду.
– Если из-за меня в путь собираешься, с мамашей лучше не спорь, а торопись, — советовала Цзиньлянь. — Опоздаешь — я к другому уйду. Не увидимся больше.
– Я лошадь найму, — заверил ее Цзинцзи. — День и ночь скакать буду. Самое большее за полмесяца, а то и за десять дней обернусь.
– Кто раньше сварит, тот первым и съест, — вставила старуха. — Да мне десять лянов смотри не забудь!
– Само собой! — отозвался Цзинцзи. — За оказанную милость щедро награжу, по гроб не забуду.
Цзинцзи откланялся и пошел собирать вещи.
На другой день рано утром он нанял лошадь и отбыл за серебром в Восточную столицу.
Да, в этом пути
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.