– Признаться, сынок, терзают мою душу эти крендельки, – заметил Симэнь. – Во всем доме только покойница жена такие пекла. А теперь кто для меня постарается?

– А я, знаешь, не огорчаюсь! – продолжал Боцзюэ. – Что я тебе говорил! Одной мастерицы лишился, тут же другая нашлась… Где ты их только берешь? Видать, сами к тебе идут.

– Брось уж чепуху-то болтать! – шутя хлопнул его по плечу Симэнь, а сам до того рассмеялся, что не стало видно даже щелок сощуренных глаз.

– Вашей близости, господа, можно прямо позавидовать, – говорил сюцай Вэнь.

– А как же! – воскликнул Боцзюэ. – Он же мне зятем доводится.

– А я ему отчим вот уж два десятка лет, – не уступил Симэнь.

Заметив, что они начали поддевать друг друга, Чэнь Цзинцзи встал и вышел, а сюцай Вэнь, прикрывая рот, от души смеялся.

Немного погодя Боцзюэ осушил штрафной кубок. Настал черед Симэню бросать кости. У него выпала семерка. Он долго думал, наконец сказал:

– Я возьму строку из «Ароматного пояса»:

– Не пойдет! – крикнул Боцзюэ. – У тебя «снег» на девятое место попал. Пей штрафной!

Боцзюэ поспешно наполнил узорный серебряный кубок и поставил перед Симэнем, а сам обратился к Чуньхуну:

– У тебя, сынок, от песен рот тесен. А ну-ка, спой еще!

Чуньхун хлопнул в ладоши и запел на тот же мотив:

Опускались сумерки. Зажгли свечи, и Симэнь осушил штрафной кубок.

– Раз нет зятя, вам, господин Вэнь, придется игру завершить, – сказал Боцзюэ.

Сюцай взял кости. Выпала единица. Вэнь призадумался, огляделся. На стене висела парная надпись золотом, гласившая:

Сюцай Вэнь выпалил вторую строку.

– Нет, сударь, такое не пойдет! – возражал Боцзюэ. – Не ваши эти строки, не от души сказаны. Вам штрафную!

Чуньхун наполнил кубок, но сюцаю было не до вина. Он сидел в кресле и клевал носом. Потом встал и откланялся. Боцзюэ попытался его удержать.

– Зачем человека неволить?! – заметил Симэнь. – Люди образованные столько не пьют. – Симэнь обернулся к Хуатуну: – Ступай проводи учителя на покой.

И сюцай Вэнь, ни слова не говоря, удалился.

– Да, Куйсюань нынче что-то сплоховал, – говорил Боцзюэ. – Много ли выпил и уж раскис.

Долго они еще пировали. Наконец Боцзюэ поднялся.

– Тьма кромешная на дворе, – говорил он. – И выпил я порядком. Не забудь, брат, вели Дайаню пораньше письмо отнести.

– Я ж ему уже передал, ты разве не видел? – говорил Симэнь. – Завтра с утра отправлю.

Боцзюэ отдернул занавеску. Погода стояла пасмурная, идти было скользко. Боцзюэ обернулся и попросил фонарь.

– Мы с Чжэн Чунем вместе пойдем, – сказал он.

Симэнь наградил Чжэн Чуня пятью цянями серебра и положил в коробку медовых слив.

– Сестре Айюэ от меня передай, – наказал Симэнь и пошутил над Боцзюэ: – А тебе с младшим братом поваднее будет.

– Лишнего не болтай! – урезонил его Боцзюэ. – Мы с ним пойдем как отец с сыном. А с негодницей Айюэ у меня особый разговор будет.

Циньтун проводил их за ворота. Симэнь обождал, пока уберут посуду, потом, опираясь на несшего фонарь Лайаня, вышел через боковую дверь в сад и направился к покоям Пань Цзиньлянь. Калитка оказалась запертой, и Симэнь незаметно добрался до флигеля Ли Пинъэр. На стук вышла Сючунь. Лайань удалился, а Симэнь прошел в гостиную и стал глядеть на портрет покойной.

– Жертвы ставили? – спросил он.

– Только что, батюшка, – отвечала вышедшая кормилица Жуи.

Симэнь прошел в спальню и уселся в кресло. Инчунь подала ему чай, и Симэнь велел горничной раздеть его. Жуи сразу смекнула, что он собирается остаться на ночлег и, поспешно разобрав постель, согрела ее грелкой. Сючунь заперла за собой боковую дверь, и обе горничные легли в гостиной на скамейках.

Симэнь попросил еще чаю. Горничные поняли его намерения и сказали Жуи. Та вошла в спальню и, раздевшись, скользнула под одеяло. Возбуждаемый вином, Симэнь принял снадобье и приспособил подпругу. Жуи лежала на кане навзничь, задрав кверху что есть мочи ноги, и забавлялась, размахивая и шлепая ими. Кончик ее языка был холоден, как лед. Когда потекло семя, она начала непрерывно и громко стенать.

В полночной тишине ее голос летел далеко и был слышен в нескольких соседних комнатах. Симэнь Цинь залюбовался белым и нежным, как вата, телом Жуи. Он обнял ее, велел присесть на корточки и под одеялом поиграть на свирели. Жуи беспрекословно повиновалась.

– Дорогая! – говорил Симэнь. – Белизной и нежностью ты нисколько не уступаешь своей покойной хозяйке. Когда я обнимаю тебя, мне кажется, я ласкаю ее. Служи мне от души, и я тебя не оставлю.

– Что вы говорите, батюшка! – шептала Жуи. – Как можно равнять небо с землею?! Не губите рабу вашу! Какое может быть сравнение моей покойной матушки с ничтожной вдовой?! Я лишилась мужа, и вы, батюшка, рано или поздно бросите дурную неотесанную бабу. Если б вы хоть изредка обращали на меня свой милостивый взор, я бы считала себя самой счастливой на свете.

– А сколько тебе лет? – спросил Симэнь.

– Я родилась в год зайца, – отвечала она. – Тридцать один сравнялся[3].

– Стало быть, на год моложе меня.

Симэнь убедился, что она за словом в карман не полезет и в любви знает толк. Утром Жуи встала пораньше, подала Симэню чулки и туфли, приготовила таз с водой для умывания и гребень. Словом, старалась как только могла сама услужить хозяину, а Инчунь и Сючунь отправила подальше. Потом она попросила у Симэня белого шелку на одеяние для траура по хозяйке, и он ни в чем ей не отказывал. Слуга был тотчас же послан в лавку за тремя кусками шелка.

– Вот возьми! – говорил Симэнь. – И пусть каждая из вас сошьет себе по накидке.

После двух или трех встреч Жуи настолько увлекла Симэня, что он тайком от Юэнян одаривал ее и серебром, и нарядами, и головными украшениями. Чего он только ей не подносил!

Слух скоро дошел и до Пань Цзиньлянь, и она немедля отправилась в дальние покои к Юэнян.

– Сестрица! – начала Цзиньлянь. – И ты не поговоришь с ним как следует? Он же, бесстыдник проклятый, как вор проник в покои Шестой и спал с Жуи. Будто голодный, на всякую дрянь набрасывается. Всех, негодяй, подбирает. А потом чадо выродит, чьим наследником считать, а? Дай ей только потачку, она как Лайванова баба осмелеет – на шею сядет.

– Почему всякий раз вы меня посылаете? – спрашивала Юэнян. – И когда он с Лайвановой женой путался, вы меня подговорили, а сами как ни в чем не бывало в стороне остались. Вам ничего не было, а на меня все шишки посыпались. Нет уж, я теперь умнее буду. Если вам надо, идите и сами ему говорите. А я в такие дела не вмешиваюсь.

Цзиньлянь ничего ей на это не ответила и ушла к себе.

Симэнь встал рано. На рассвете он отправил Дайаня с письмом к акцизному Цяню, а сам попозже отбыл в управу. Когда он вернулся, Пинъань доложил ему о прибытии посыльного от Чжая.

– Чего ж вчера не приходил? – вручая письмо, спросил Симэнь.

– Отвозил письмо военному губернатору господину Хоу, там и задержался, – отвечал посыльный и, получив письмо, удалился.