– А вы что там до сих пор делали? – поинтересовалась Гуйцзе у Хун Четвертой.

– Мы у матушки Четвертой[5] чай пили, – отвечала певица.

Цзиньлянь обернулась к Юйлоу и Пинъэр.

– Матушка Четвертая?! – Цзиньлянь засмеялась. – Кто это тебе сказал, а?

– Она нас стала чаем угощать, – говорила Дун Цзяоэр, – и мы не знали, как ее называть, и спросили. Называйте, говорит, матушкой Четвертой.

– Вот бессовестная негодница! – продолжала Цзиньлянь. – Одно дело – когда другие назовут, а то сама себя величает. Кто тебя здесь возвышает, кто в расчет берет, кто матушкой называет?! Муж как-то раз заглянул на ночь, и уж расцвела, разукрасила – целую красильню развела. В тот вечер у матушки Старшей невестка ночевала, у Второй – Гуйцзе, у тебя – золовка Ян, у сестрицы Ли – Иньэр, а у меня – мать-старуха. Вот он к тебе и пошел, а то тебе бы и не дождаться никогда!

– А поглядела бы ты на нее нынче утром! – вставила Юйлоу. – Как батюшку отправила, сама во двор вышла – одного зовет, другого кличет. Уж так-то из себя воображала.

– Не потворствуй, говорят, служанке и не балуй дитя, что верно, то верно, – заметила Цзиньлянь и обернулась к Сяоюй. – Слыхала, батюшка матушке говорил, будто хочет ей служанку покупать. Он вроде к ней пришел, а она знай себе убирается. Когда он ее спросил, она, потаскуха, не упустила случая. Я, говорит, день-деньской покою не знаю. А вечером еще убираться в спальне приходится. А батюшка ей: не беспокойся, мол. Я с хозяйкой потолкую. Пусть подыщет тебе служанку. Правда был такой разговор?

– Я не знаю, – отвечала Сяоюй. – Может, Юйсяо слыхала.

– У нас у всех гости были, вот батюшке и пришлось к ней идти, обратившись к Гуйцзе, – продолжала Цзиньлянь. – А то б он разве пошел к ней! У меня нет обыкновения человека за глаза оговаривать. Но вы себе не представляете, какой у нее язык. Ей только попадись! Ей так своего добиться не удается, вот она и наговаривает, яму человеку роет. Я с ней по возможности вообще не разговариваю.

Сючунь внесла чай, заваренный с орехами. Все сели.

Вдруг спереди донеслась музыка и барабанный бой. Прибыл военный комендант Цзин. Ему наполнили чару. Дайань пошел звать певиц. Свата Цяо в тот день не было. Первыми ублажали гостей забавники и шутники, разыгравшие сценку-фарс, потом музыканты, танцоры и акробаты.

Начали подавать кушанья. Когда принесли суп, пожаловал лекарь Жэнь в парадном платье. Симэнь проводил его в залу, где после обмена приветствиями Жэнь велел слугам достать платок с пожеланиями долголетия и два цяня серебра.

– Только вчера мне стало известно от Хань Минчуаня о вашем дне рождения, почтеннейший сударь, – говорил он, протягивая подношения. – Прошу прощения за опоздание.

– Разве я посмел бы утруждать вас, сударь! – отвечал Симэнь. – Ваш визит делает мне большую честь. Премного вам благодарен за щедрые подношения и чудодейственное средство, которое вы изволили прописать в прошлый раз.

После положенных церемоний лекарь Жэнь хотел было поднести Симэню заздравную чарку.

– Не извольте беспокоиться, – вежливо отказался хозяин. – Я вам крайне признателен за подношения.

Лекарь Жэнь снял халат и занял четвертое место слева, как раз за шурином У Старшим. Подали суп с рисом, слуге Жэня передали коробку со съестным.

– Премного вам благодарен, сударь, – проговорил Жэнь и велел слуге унести коробку.

Когда все уселись, певицы заиграли на инструментах и спели заздравные куплеты. Симэнь попросил их обнести гостей вином. Появились актеры. Они протянули придворным смотрителям Лю и Сюэ свой репертуар, и те выбрали сцены из драмы–Хань Сянцзы провожает богача Чэня на пир бессмертных»[6].

Только они исполнили сцену, с улицы донеслись окрики сопровождающих.

– Его сиятельство столичный воевода Чжоу прибыли, – доложил Пинъань.

Симэнь в парадном одеянии вышел ему навстречу. Не успели они обменяться приветствиями, как хозяин предложил гостю раздеться.

– Я прибыл исключительно для того, чтобы поднести брату заздравную чарку, – говорил Чжоу.

– Не утруждайте себя, почтеннейший! – заявил вышедший к нему навстречу смотритель Сюэ. – Достаточно и обыкновенных приветствий.

Оба отвесили друг другу поклоны.

– Прошу покорнейше меня простить за опоздание, – говорил Чжоу, и, сняв парадное платье, поприветствовал остальных собравшихся.

Воевода Чжоу занял третье место слева. Ему принесли прибор и все подававшиеся до того блюда, а также суп с рисом. Ниже угощали его слуг. Им поставили два блюда сладостей, два блюда мяса и два жбана вина.

– О, для меня слишком много! – воскликнул Чжоу и, позвав своих слуг, велел им забрать яства себе.

Когда он сел на место, смотрители Лю и Сюэ поднесли ему по чарке вина.

Роскошный пир, сопровождаемый пением, плясками и музыкой, был в самом разгаре.

Да,

Пир продолжался до самого заката. Первым стал откланиваться лекарь Жэнь. Симэнь вышел его проводить.

– Как драгоценное здоровье вашей почтенной супруги? – спросил лекарь.– Стало лучше?

– Да, ей сразу полегчало после приема вашего чудесного лекарства, – отвечал Симэнь. – Но эти дни ей опять нездоровится, и мне приходится беспокоить вас еще раз. Будьте добры, если можете, придите завтра.

Жэнь простился с хозяином и отбыл верхом на коне. За ним поднялись сюцай Ни и сюцай Вэнь. Симэнь упрашивал их остаться, а потом вышел проводить до ворот.

– Как-нибудь на днях я засвидетельствую вам свое почтение, – говорил, обращаясь к Вэню, Симэнь. – А пока я распоряжусь приготовить вам кабинет напротив. И вы переберетесь ко мне с вашим драгоценным семейством. Так будет удобнее. Я вам положу месячное вознаграждение.

– Я очень и очень вам признателен, благодетельнейший сударь! – рассыпался Вэнь. – До глубины души тронут вашим милосердием.

– Столь возвышенный строй мыслей может родиться в душе только такого одаренного и глубокообразованного человека, каким являетесь вы, почтеннейший сударь! – воскликнул сюцай Ни.

Проводив ученых, Симэнь присоединился к пирующим. Просидели до окончания первой вечерней стражи. Потом певицы пошли к Юэнян, чтобы усладить пением ее, жену У Старшего, золовку Ян и всех остальных. Симэнь же оставил шурина У Старшего и Боцзюэ и распорядился, чтобы угостили актеров и музыкантов, после чего те ушли. Посуду со стола убрали, а фрукты и недоеденные деликатесы отдали слугам. Немного погодя было велено принести фрукты на десерт. Певцов Ли Мина, У Хуэя и Чжэн Фэна вызвали спеть и каждого угостили большим кубком вина.

– Брат, как довольны остались гости нынешним обильным угощением! – заметил Боцзюэ.

– А сколько их сиятельства Сюэ и Лю чаевых раздали! – говорил Ли Мин. – Когда Гуйцзе с Иньэр появились, они им узелок вручили. А господин Сюэ помоложе Лю. Такой живой и шутник, оказывается.

Хуатун принес десерт. На столе появились медовые пряники, орехи, красные каштаны, белые ненюфарные коренья, зерна лотоса, водяные каштаны, жареные в масле витые крендельки, засахаренные сливы и печенье-розочки.

Боцзюэ сразу набросился на белые и розоватые, будто обсыпанные золотым порошком, витые крендельки. Они так и таяли во рту, освежая душу, как сладкая роса.

– Какая прелесть! – восклицал он.

– Да, аппетиту тебе, сынок, не занимать! – шутливо заметил Симэнь. – Их матушка Шестая своими руками готовила.

– Знает моя дочка, чем батюшку своего побаловать, – приговаривал Боцзюэ и обернулся к У Старшему: – Шурин, дорогой, отведай, прошу тебя.

Боцзюэ взял кренделек и сунул его прямо в рот шурину, потом подозвал Ли Мина, У Хуэя и Чжэн Фэна и дал каждому по одному.