Пора ему было начинать разыскания в окрестностях, это уже связано было с некоторым риском — не то, что безопасные прогулки по городу. Для начала он выбрал краткую поездку в монастырь святого Константина, верстах в десяти от Варны. Генерал Головин предоставил ему переводчика и двух конвойных казаков.

Тепляков зарядил свои пистолеты, пристегнул к поясу дагестанский кинжал, сел на оседланную лошадь и вместе с двумя казаками и переводчиком выехал из северных ворот города.

Ехали по узкой дороге вдоль моря, среди цветущих садов с благоухающими белыми и розовыми цветами. В глубине зеленой лощины, вблизи прибрежных скал, увидели монастырь.

«Постная монашеская фигура встретила меня, — рассказывает Тепляков, — со всем подобострастием восточного невольника у ворот монастырских и, поклонясь до земли, бросилась предупредить казака, подошедшего взять мою лошадь. Крыльцо гостеприимного брата было уже обставлено подушками, бедные рогожки покрывали пол оного. Добрый монах исчез и чрез минуту возвратился, отягченный каймаком, творогом и сметаною. За ним следовал маленький болгарин, неся также несколько блюд с оливами, сельдереем и с новым запасом многоразличной сметаны; деревянная баклажка вина заключала эти гастрономические приготовления. „Садитесь, садитесь, отец мой!“ — повторял я беспрестанно своему раболепному Амфитриону, но он кланялся до земли с приложенными ко лбу руками, потом складывал их крестом на желудке и, потупив глаза в землю, оставался неподвижен… Нет сомнения, что мысль о каком-нибудь маленьком турецком тиране владела в это время всеми умственными способностями одеревенелого инока. Он остался единственным монашеским существом в здешней обители, вся прочая братия разбежалась во время варнской осады. Проглотив из любопытства чашку турецкого кофе, т. е. кофейной гущи без сахара, я отправился в сопровождении анахорета взглянуть на монастырские достопримечательности. Храм св. Константина Великого точно так же убог, сумрачен, тесен, как и все варнские церкви. Неугасаемая лампада теплится день и ночь перед образом первого христианского императора. Я поклонился ему и зажег свечу, толщиной в целый рубль, перед его святою иконою». Это произвело такое впечатление на монаха, что он при выходе из церкви сразу же указал на брошенный в углу кусок мрамора с барельефом и греческой надписью.

Больше ничего тут раздобыть не удалось.

В первый день пасхи в Варне ожидалось нападение неприятеля. «Генерал Головин, больной накануне, расхаживал уже по комнате, когда я посетил его после заутрени, — рассказывает Тепляков, — и на вопрос мой, в самом ли деле будут к нам незваные гости, отвечал: „Милости просим! Мы готовы принять их“».

Вернулся с донесением адъютант, сообщил, что турки перешли сегодня утром речку Камчик, схватили с передовых постов одного казака, отрубили ему голову саблей и с этим трофеем отступили.

По многим рассказам Теплякову было известно, что отсеченные головы «неверных» янычары складывают в бочки и, пересыпав для сохранности — солью, отсылают в Константинополь как свидетельство своей воинской доблести. Головы там выставляют на копьях для всеобщего обозрения. В иных случаях отсекают не голову, а уши, их также отсылают в бочках, пересыпанные солью… Слыша такие рассказы, никто не рисковал ездить по дорогам в одиночку.

Тепляков решил проехать вдоль укрепленной линии от Варны до городка Праводы. Первой остановкой на пути должен был стать Гебеджинский редут.

Он отправился туда 21 апреля в сопровождении двух казаков на верховых лошадях. Ехал верхом и его слуга — «живой арсенал, с огромной венгерской саблей у бедра, с предлинным арнаутским ружьем и коротким карабином за плечами, с черкесским кинжалом, турецким ятаганом и несколькими парами тульских пистолетов у пояса».

Выехали из западных ворот крепости. «Встреченные нами у ворот похороны показались моим спутникам знаком гибельного предзнаменования, — рассказывает Тепляков, — а дикие надгробные мраморы, расположенные на могилах старого чумного кладбища, наполнили и мое воображение самыми черными думами, мелькнув на правой стороне дороги».

Слева, у южных ворот, показались белые шатры русского военного лагеря. Кавалькада по ровной дороге обогнула тихий лиман и свернула в лощину. Вот и Гебеджинский редут.

«Полковник Лидерс, начальник редута, узнав о цели моего путешествия, — рассказывает Тепляков, — показал мне пять бронзовых медалей, найденных солдатами в земле, при укреплении соседней деревни Девно. Две из них греческие: одна из них принадлежит древней Одессе, другая — Ольвии; остальные три — римские».

Однако нечто удивительное Лидерс обещал показать завтра.

Ночь Тепляков проспал в его шатре. Утром они сели на лошадей и под охраной довольно значительного конвоя поехали по лесной дороге. Версты через три открылась вдруг небольшая песчаная площадка и на ней — шесть каменных колонн. Проехали еще немного, и уже «огромные массы сих необыкновенных колонн предстали глазам моим… — рассказывает Тепляков. — Совершенное отсутствие капителей, правильных карнизов и разных других украшений зодчества уничтожает, по крайней мере для меня, всякую возможность рассуждать об архитектурном ордене… Неужели эта разительная правильность форм и пропорций есть одна только прихоть природы, обманывающей человека столь совершенным подражанием искусству, в стране, населенной памятниками древности и роями славных исторических воспоминаний?» Так оно и было, но ни Тепляков, ни Лидерс этого не знали и готовы были предположить, что перед ними — грандиозные обломки какого-то древнего мира.

Тепляков сознавал себя профаном в археологии. Но надеялся, что его разыскания дадут толчок новым исследованиям ученых — «подобно ньютонову яблоку» (так он потом напишет в отчете).

Кавалькада возвращалась в редут. Остановились у придорожного источника, Тепляков наполнил прохладной водою шляпу, напился из нее, нахлобучил мокрую шляпу на разгоряченную голову. В редуте пообедали позднее привычного часа, и после обеда Тепляков решил сейчас же трогаться дальше — в Девно.

Вместе с ним и его слугой поехал сопровождающим только один казак — собственно, не ради вооруженного прикрытия (что бы он смог один?), а для указания дороги. Проскакали около десяти верст. Вдали показались два укрепленных земляных редута с пушками по углам и палатки большого военного лагеря. Рядом — казачьи биваки: дымились костры, расседланные и стреноженные лошади пощипывали копны сена.

Подъехали ближе, и Тепляков соскочил с коня возле шатра полковника Енакиева, командира 38-го егерского полка.

Вошел в шатер, представился. Объяснил цель своего прибытия. В ответ услышал шутливое замечание, что сюда он явился слишком поздно. Оказывается, множество найденных медалей Енакиев уже отослал жене. Или просто роздал офицерам. А сейчас — пожалуйста — он высыпал на стол оставшиеся медали, целую груду, и Тепляков принялся их разбирать. Древнегреческих обнаружил всего три-четыре, остальные — большей частью римские. Охотно забрал все: пригодятся.

Вечером в шатре собрались офицеры — пили пунш, дымили трубками. Дышать стало нечем, у Теплякова разболелась голова. Выбрался на свежий воздух. Однако ночевать под открытым небом оказалось холодновато, пришлось вернуться в шатер.

Утром он узнал, что ночью в Девно прибыл генерал Рот. К Роту у него было рекомендательное письмо от Воронцова.

Рот его принял в своем шатре, прочел письмо и приказал писарю написать такую бумагу: «Предъявителю сего, отставному поручику Теплякову, имеющему порученность… изыскивать древности в Болгарии, предлагаю гг. начальникам 6-го и 7-го пехотных корпусов… оказывать ему в том всякое зависящее пособие, а для осмотра, где нужным признает, мест в расположении наших войск давать ему конвой, смотря по надобности, из казаков и пехоты… Апреля 23-го дня 1829 г. Начальствующий войсками по правую сторону Дуная генерал от инфантерии…» — и Рот поставил свою подпись.