Рука в руке. В высоте медленно, едва заметно, проплывают редкие белые барашки облаков, сверкают чистотой, как комочки ваты, слегка прикрывая солнце. В дрожащем редком тумане блестят, извиваясь, проспект Ваци и проспект Лехела. На небольшой лужайке перед храмом волнуется море одуванчиков. Легкий ветерок доносит медовый аромат трав. Холмы и низины лежат, как бы погрузившись в сон. Западный вокзал вдали надевает серовато-белую шапку паровозного дыма. Широкую проезжую часть кружевным поясом окаймляет мост Элмункаш.

Внезапно к Имре приходит чувство любви, он рад здесь всему: близости Янки, траве, площади, стертым полоскам перехода, грязным спускам в туалет, выцветшим пожарным, поражению под Мохачем, битве при Капольне, одиноким телефонным будкам, суровым маневрам и белым барашкам-облакам на горизонте⁴⁶.

Янка деликатно возвращает парня с небес на землю. Для них есть дело, поэтому она и пришла. Парень считает, что здесь, наверху, он свое дело сделал, его роль возбудителя процесса завершена. Они, тяжело дыша, мчатся, минуя железную дверь, по достопамятным ступенькам. В коридоре сталкиваются с тетей Шари⁴⁷. Она сверкает жуткими хлопчато-бумажными чулками. Спешу, сынок. Надо корову подоить, а потом на поезд. Кислую капусту, как обещала, принесу, как увольняться буду. Банку можете оставить себе. Уходите, значит, тетя Шари?⁴⁸ Да⁴⁹. На триста больше буду получать и работать только в утро. И поликлиника все-таки чистое место. А, так вы туда уходите? Туда. Женщина просит парня повесить потом ключи на вахту и сует ему в руку связку. Алюминиевые бирки покрыты отвратительным жиром. Есть там ключ и от 906-й, и от 609-й. Из кожи вон вылезет, говорит Томчани девушке в шутку. Пошли!

И вот они, тяжело дыша, хватая ртом воздух, стоят перед отступающей бумагой. Наблюдают за отливом. Кто-то говорит, что уровню бумаги нужно упасть на двенадцать сантиметров, и можно будет тогда войти. Имре шепчет Янке: мне достаточно и пяти сантиметров… (Но девушке, хватит ли ей?) Томчани жизнерадостно смеется: он молодой, сильный. Янка не смеется. Она, тихо улыбаясь, смотрит на Имре. Я никогда тебя не забуду, шепчет она. И я. Мы оба…

Томчани стремительно входит в бумагу. Иди, говорит он, оборачиваясь к девушке, позаботься о жене Бекеши. Ты нужна ей. Янка бежит в Берел, мечтательно прижав руки к груди. Перед тем как открыть дверь, она придает лицу спокойное выражение. Она еще и улыбаться может! Там лежит роженица, копирка служит ей подушкой, калька — одеялом, RADEX — лакомством, она тоже еще может улыбаться и просто отвечает на улыбку. Янка подскакивает к незнакомой страдающей товарищу женщине, убирает с ее лица спутанные волосы и произносит те слова, которые давно готовы были сорваться с языка: солнышко мое… (Это слово с давних пор предназначалось Имре.) Жена Бекеши все еще пытается улыбаться. Янка — гладит ее. Солнышко мое… Пару минут еще… всего пару минут…

Но и другим осталось жить всего пару минут. Томчани с большой скоростью приближается. Получится? Должно получиться!!? Молча вперед. В этот момент он замечает что-то, какую-то странную темную массу. Да ведь это учетные ведомости! Полундра! Он тянет, тащит эти учетные ведомости, те, что с краю, поддаются легко, те, что поглубже, с трудом. С помощью длинного шеста зацепляет скрепки. Три или четыре остаются лежать там в беспорядке. Туда палка не достает. Что делать? Подобраться поближе. Томчани подбирается. И вот он уже среди множества учетных ведомостей, чисел, слов, диаграмм, формул, относящихся до людей, машин — нас. Он тянется. Но расстояние вытянутой руки, вытянутой человеческой руки, невелико. Скрепка — далеко. Томчани, приподнявшись на цыпочки, на роковой шаг удлиняет короткую руку⁵⁰. Достав до самой верхней папки, обрушивает все.

Товарищ Байттрок отворачивается от товарища Пека и подходит к товарищу Хорвату. Товарищ Хорват неторопливо берет в руки миниатюрное издание П. Дж. Проби. Рассматривает нацарапанные там числа. 240… 240… Да ведь это учетные ведомости, хлопает он себя по лбу. В главном штреке! Грегори Пек дрожит как осиновый лист. Байттрок двумя пальцами, как бы прихватывая кофейную чашку за ручку, вцепляется Грегори Пеку в рубашку у горла. Ах ты, выродок, недоносок! Товарищ Ивановпетровсидоров одобряет происходящее. Вы уж меня извините, но он — предатель⁵¹, и это еще мягко сказано! И все-таки он спрашивает начальника отдела поверх рубашки, которую только что хватали: Индийская? Где купил?

Однако Хорват не дает ответственности пойти по другому руслу. Он смотрит на часы, обиженно качает головой, и постепенно это передается другим, покачивание. Он поднимает руку, из руки струится свет, тьма отступает перед светом. Такое освещение хорошо, поскольку:

— достаточно ярко,

— световой поток распределяется в пространстве соответствующим образом (хорошо направленный свет, благоприятное воздействие света),

— хорош цветовой эффект,

— экономично,

— удовлетворяет эстетическим требованиям,

— безопасно⁵².

Миклош Хорват, продолжая качать головой, рассказывает: Ноги — важная часть тела. С ними нужно осторожно. Не дай Бог подвернуть итакдалее. Но если важны ноги, то уж как важны глаза? Иоганн Себастьян Бах, один из величайших музыкальных гениев мира, на закате своих лет совершенно ослеп. Но если Баху и его современникам приходилось слепнуть, то нам на сегодняшний день уже нет. Я порекомендовал своему другу купить дымчатый стеклянный абажур за 6.50, с ним он лучше будет видеть. Почему же я буду лучше видеть, говорит мой друг. Потому что сейчас свет попадает тебе прямо в глаза, говорю я. Это ничего не значит, говорит мой друг. Можно тогда поинтересоваться, говорю я немного резко, почему ты прикрываешь глаза ладонью, попав на яркий солнечный свет?

Друг ничего не ответил, но сразу же заменил абажур.

Свет струится. Опущенные головы поднимаются, слышатся счастливые возгласы. Наши друзья поднимаются с липкого линолеума пола, Томчани выбирается из-за папок Секретарь комсомольской организации благодарит всех за готовность помочь, многочисленные новые идеи, возникшую на местах инициативу, которая обеспечила деятельность по формированию обстановки и самовоспитанию и подала пример с. мышления перед лицом эгоизма, вещизма и обращенности в себя. Томчани склоняется над своим письменным столом. Он ищет что-то в справочнике по софтверу. Без пятнадцати четыре!⁵⁴ И все отравляются: кто за ребенком в детский сад, кто играть в карты, кто по сердечным делам, кто приобрел билет на фильм «Рок-музыка прошлых лет», ну а кто просто собирается, а потом, поздним вечером, вернувшись домой усталый, как собака, обрушивается в большое кресло (с которого уже давным-давно исчезло пятно от малинового сиропа) и глотает виски безо льда, потому что не в силах доползти до холодильника, по соседству тихо бормочет ТВ, слышен чей-то смех, а он скинул ботинки и как раз разминает пальцы ног, когда, несмотря на темноту, замечает, что у него дырка на носке, и от этого вдруг выходит из себя, и, задавшись вопросом: хорошо ли это? — отвечает «нет», и винит в этом себя.

Янош Тобиаш чистит зубы, Тиби Тот подает Мэрилин Монро пальто. От девушки пахнет свежим кофе. Music Boy или Konzert Boy, настойчиво продолжает какой-то разговор Лайош Адам. Они совсем обнаглели; наверняка это Music Boy или Konzert Boy. Дядя Тиби нюхает волосы Монро. Он подмигивает, как альфонс, спереди ему, конечно, подмигивает Мэрилин. На это мой друг, польский еврей, говорит, говорит дядя Тиби Лайошу, а вообще-то он родился на «Лузитании» и даже не венгерский гражданин, на «Титаник» они опоздали, ёшкин кот, он на это говорит: что за вывернутый наизнанку мир⁵⁵, в котором евреи воюют, а немцы делают бизнес. Гитлер проиграл войну, но выиграл мир. Они по очереди расписываются в листе Графика посещаемости. Лист в эргономических целях привит к стеблю эдельвейса. (Поднимает настроение трудящимся. Искусственное опыление эдельвейса производит Мэрилин Монро, краснея, как девочка.) Дети мои, работа — не кабак, чтобы навечно здесь оставаться, говорит Адам и выходит за дверь. Он спешит в детский сад за дочками; они у него однояйцевые близнецы. Одевает их совершенно одинаково. Андраш Бекеши подталкивает к Имре график. Ну же. Томчани смотрит на бумагу, на дружелюбное лицо Андраша и раздраженно требует, чтобы Бекеши сейчас же захлопнул проклятый График посещаемости, потому что он похож на вспоротый живот, и когда секретарь комсомольской организации, требуя объяснения, поднимает доброжелательно-асимметричные брови, добавляет: подписи — это кишки.^{56 57 58}