495 Кажется мне, никто из всех писателей не был

        Музой погублен своей, кроме меня одного.

        Что бы стало со мной, пиши я мерзкие мимы,

        Где с бесстыдством любовь соединяют всегда,

        Где выступает всегда в щегольском наряде распутник,

500 Где изменяет шутя глупому мужу жена?

        Девушки смотрят на них, мужчины, женщины, дети,

        Даже сенаторов часть тоже присутствует там.

        Мало того, что слова непотребные слух оскверняют,

        Что привыкают глаза это бесстыдство терпеть, —

505 Если сможет жена обмануть по-новому мужа,

        Дружно одобрит ее рукоплесканьем толпа.

        Пользы театр не дает, но прибылен он для поэта,

        Претор за весь этот вред должен немало платить.[567]

        Август, взгляни на счета за игры, и ты убедишься,

510 Как недешево их вольности встали тебе.

        Был ты зрителем сам и устраивал зрелища часто,

        Ибо в величье своем к нам снисходителен ты.

        Ясным взором очей, что нужен целому миру,

        Ты терпеливо смотрел на театральный разврат.

515 Если можно писать, подражая низкому, мимы,

        Стоит ли кары большой избранный мною предмет?

        Или твореньям таким дают безопасность подмостки,

        Или сцена дает миму свободу во всем?

        Изображались не раз и мои поэмы на сцене;[568]

520 Даже вниманье твое им удавалось привлечь.

        Помнится, в римских домах красуются лица героев:

        Образы их написал мастер искусной рукой.

        Но кое-где по стенам увидеть можно картинку

        С ликом Венеры на ней или со сценкой любви.

525 Тут с омраченным лицом сидит Аякс Теламонид,

        Там злодеянье таит варварской матери взор,

        Здесь Венера,[569] одной материнской прикрытая влагой,

        Пальцами хочет отжать воду из мокрых волос.

        Многие войны поют и залитое кровью оружье,

530 Те воспевают твой род, эти — деянья твои.

        В узком пространстве меня заключила скупая природа,

        Мало таланта и сил мне отпустила она.

        Но и счастливый певец любимой тобой «Энеиды»

        «Мужа и брани его» к тирскому ложу привел.[570]

535 В целой поэме ничто не читается с большей охотой,

        Чем знаменитый рассказ о незаконной любви.

        Нежной Филлиды страсть и пламя Амариллиды

        На буколический лад в юности он же воспел.

        Но ведь и я не теперь провинился моею поэмой:

540 Новую муку терплю я не за новую вещь.

        Издана книга была, когда, проверен тобою,

        Я без упрека прошел всадником мимо тебя,

        Значит, те же стихи, что в юности я без опаски

        Неосторожно сложил, ныне вредят старику?

545 Поздно обрушилась месть на меня за старую книжку,

        Много прошло от вины до наказания лет.

        Только бы ты не считал, что всякий мой труд бесполезен,

        Парус на диво большой ставил и я иногда:

        Это ведь я написал календарь — шестикнижие Фастов,

550 В каждой книге его месяц один заключив.

        Этот недавний мой труд, для тебя написанный, Цезарь,

        И посвященный тебе, участь моя прервала.

        Нечто о судьбах царей подарил я высоким котурнам,[571]

        Важные речи для них, как подобает, нашел.

555 Были созданы мной, хотя последней отделки

        Им не хватает, стихи о превращениях тел.

        Если бы гнев твой утих, и ты себе на досуге

        Малую часть из моей книги велел прочитать,

        Малую, где, рассказав о начале нашего мира,

560 Я свой труд перевел, Цезарь, к твоим временам, —

        Ты убедился б, каким подарил ты меня вдохновеньем,

        Как расположен я был сердцем к тебе и к твоим.

        Колким словцом никого оцарапать я не пытался,

        Стих мой в себе не хранит память о чьей-то вине.

565 Нет в сочиненьях моих смешения желчи и соли,

        И не найти у меня ядом облитых острот.

        Сколько людей и стихов ни возьми, моей Каллиопой

        Не был обижен никто, кроме меня самого.

        Знаю, что бедам моим не будет никто из квиритов,

570 Рад, и во многих сердцах я состраданье найду.

        Я и представить себе не могу, что способны злорадно

        Те, перед кем я чист, видеть паденье мое.

        Этим и многим другим твое божество заклинаю:

        Будь милосерден, отец, благо отчизны моей.

575 Нет, не возврата прошу в Авзонию, разве позднее,

        Если ты долгой моей ссылкою будешь смягчен, —

        Сделать изгнанье молю для меня безопасней немного,

        Чтоб наказанье мое согласовалось с виной.

Книга третья

Элегия I

        В Город вхожу я тайком, изгнанника робкая книга,

        Руку измученной мне с лаской, читатель, подай.

        Не опасайся, в стыд не вгоню тебя ненароком:

        Я ни единым стихом не поучаю любви.

5     Так обернулась судьба моего господина, что, право,

        Шутками он бы не стал скрашивать горе свое.

        Да и поэму свою, незрелой юности шалость,

        Ныне — поздно, увы! — сам он, кляня, осудил.

        Что я несу, проверь: ничего не найдешь, кроме скорби:

10   К песням недоброй поры верный подобран размер:

        Каждый второй из пары стихов припадает, хромая, —

        То ли путь истомил, то ли с изъяном стопа?

        Спросишь, зачем обхожусь без желтящего кедра, без пемзы?

        Я покраснела бы, став краше, чем мой господин.

15   А что в потеках я вся, что буквы в пятна размыты —

        Плакал поэт надо мной, портил слезами письмо.

        Если же случаем речь зазвучит не совсем по-латински. —

        Он, не забудь, писал, варварами окружен.

        «Молви, читатель, за труд не почти: куда мне податься?

20   В Риме где я найду, книга-скиталица, кров?» —

        Но из многих кому, запинаясь, я это шептала,

        Еле посмел один гостью на путь навести.

        «Боги тебе да пошлют, в чем отказано ими поэту, —

        С миром всю жизнь прожить в сладостном отчем краю!

25   Что ж, веди… поплетусь! Хоть измаялась я, добираясь

        Морем и сушей в Рим с самого края земли!»

        Вел он и на ходу пояснял: «Это Цезаря форум —

        Улице этой у нас имя Священной дано;

        Видишь Весты храм: здесь огонь хранят и Палладий,

30   Маленький этот дом — древнего Нумы дворец».[572]

        Вправо свернули. «Гляди: пред тобою — врата Палатина.

        Это Статор: отсель начали Рим возводить».

        Налюбовавшись всем, в слепительном блеске доспехов

        Портик я вижу и кров, бога достойный принять.

35   «Верно, Юпитера дом?» — спросила я, так заключая

        По осенившему вход листьев дубовых венку;

        И, получив ответ о хозяине, смело сказала:

        «Да, ошибки тут нет: это Юпитера дом!»

        Но почему, объясни, перед дверью стоит величаво,