Радио зашипело, комнату заполнил звучный мужской голос. Эссен услышал: «…немецкие самолеты бомбили города Могилев, Львов, Ровно, Гродно».

Диктор умолк. Вероятно, это был самый конец сводки военного командования.

Эссен достал из гардероба костюм, стал одеваться.

— Куда вы? — спросил табельщик.

— Не знаю… — Увидев озадаченную физиономию соседа, Эссен пояснил: — Надо пойти за указаниями.

…Он вышел на улицу, двинулся к центру. Только здесь спохватился, что забыл дома темные очки.

У него не было никакой цели. Он шел механически, погруженный в тяжелые раздумья. Конечно, война не была неожиданностью. Последние месяцы немецкие газеты из номера в номер печатали сообщения о «военной угрозе с востока», «приготовлениях к войне Советского Союза», жаловались, что «все это омрачает сотрудничество с русскими». Это была наглая дезинформация. Но она делала свое дело: обыватель привыкал к мысли, что войны не миновать.

И все же наперекор фактам, логике развития событий у старика теплилась надежда, что, быть может, все обойдется…

Не обошлось!

Эссен не смог бы сказать точно, сколько времени он шел, какие улицы миновал. В конце концов оказался на Лиценбургерштрассе. Здесь скопилось много людей. Зеваки во все глаза разглядывали большое здание, оцепленное полицией и эсэсовцами. Один из солдат вскарабкался на плечи своих коллег и сорвал красный флаг, вывешенный над входом. В этом доме помещалось торговое представительство СССР.

Между тем полицейские уже ворвались в здание. Вскоре из окон полетели бумаги, папки с делами, картотеки.

— Смотрите! — закричал кто-то рядом с Эссеном.

Несколько рук показывало на верхний этаж: там из распахнутого окна валил дым. Серые клубы быстро густели. Вскоре дым затянул окно, пополз к крыше.

Полицейский офицер прокричал команду, новая группа шуцманов ринулась в дом. На несколько секунд на улице стало тихо, и тогда все услышали доносившиеся из дома глухие, размеренные удары: где-то взламывали дверь…

Вскоре в задымленном окне показалась голова человека в каске. Несколько минут спустя полицейские выволокли на улицу мужчину в изорванном костюме. Руки его были черны от копоти, лицо окровавлено.

Обыватели ринулись к нему.

— Предатель! — кричали они. — Грязный бандит! Вот кто поджег дом! В тюрьму его!

Полицейские успели втолкнуть человека в машину. Офицер размахивал палашом, отгоняя толпу от автомобиля.

Зеваки вынуждены были вернуться на тротуар. Их обступили, забросали вопросами. Вскоре все уже знали: сотрудник торгпредства заперся в своем кабинете, снабженном железной дверью, и сжигал какие-то бумаги.

Полиция продолжала бесчинствовать. Теперь из окон здания выбрасывали не только бумаги, но и мебель. На улицу выводили новые группы советских граждан, заталкивали в грузовики.

Эссен стоял, опершись на трость, не в силах оторваться от страшного зрелища.

Он не сразу почувствовал, что плачет.

А когда спохватился, было поздно.

Мужчина в сером берете и полотняном пыльнике профессионально оглядел старика, на щеках которого блестели слезы. Пошел следом, когда тот тронулся в обратный путь.

Вскоре агент полиции безопасности — зипо установил адрес и личность старика. Он плюнул с досады. Надо же: заподозрил «образцового рабочего», функционера НСДАП!.. Мало ли по какой причине у человека вдруг выступили слезы? Скажем, соринка попала под веко. Могло быть и так, что у бедняги вообще неладно с глазами. Ведь старик, а у таких всегда находятся болячки и хвори…

Но вот на очередном инструктаже в полиции офицер подошел к карте Берлина, очертил на ней большой круг.

Агент узнал: где-то в этом районе действует нелегальный передатчик.

И тогда он вспомнил о старике. Поспешно достал спою книжку, отыскал нужную запись. Да, ошибки не было: старик жил. в районе, откуда вела передачи неизвестная радиостанция.

Теперь с Эссена не спускали глаз. Нет, у полиции не прибавилось фактов против этого человека. Более того, на заводе и в районном управлении НСДАП старика характеризовали только положительно. Тем не менее наблюдение продолжалось.

В конце недели полицейский инспектор Крафт, под чьим руководством велась проверка Эссена, просмотрел письменные донесения агентов. В них не было ничего нового. «Объект», как теперь именовался старый рабочий, кроме дома бывал только на заводе да по пути заходил в булочную или молочную. Дома почти никого не принимал. Исключение составлял Конрад Дробиш, дважды за эту неделю навестивший старика. Это тоже не было криминалом — полиция быстро установила, что, как и Эссен, Дробиш — ветеран минувшей войны и потерял там ступню, что они с Эссеном знают друг друга не один десяток лет.

Поначалу не привлекла внимание инспектора и страсть старика к выращиванию цветов (агент в сером берете дважды упоминал в рапортах, что, вернувшись домой, Эссен первым делом брал лейку и поливал цветы на подоконнике). Крафт хорошо знал, что у пожилых одиноких людей нередко встречаются самые различные слабости. Вот и сам он в свободное от службы время разводил экзотических рыбок: целая комната его коттеджа была заставлена аквариумами.

Он снова прочитал донесения, но не нашел ничего интересного. Разве что даты встреч Эссена с Дробишем… Любопытно, что Эссен возился с цветочными горшками на подоконнике тоже в эти дни — возвращался с завода и тотчас принимался за полив милых его сердцу гвоздик. А вскоре появлялся его приятель…

Инспектору было под шестьдесят, из них сорок лет приходилось на службу в полиции. Он работал еще при Носке, имел возможность близко наблюдать Каппа, когда тот, готовил свой пресловутый путч. Словом, прошел хорошую школу сыска, считал себя педантом и бюрократом — без этого нет истинного криминалиста… Сейчас в его сейфе лежали папки с первоначальными разработками на дюжину подозрительных личностей — при определенных усилиях следователя все это могло перерасти в весьма интересные дела. А он никак не оторвется от донесении тех, кто наблюдает за старым рабочим. Будто прилип к проклятому старику!

Крафт вздохнул, вновь взялся за работу. И тут с удивлением увидел, что на листе бумаги его рукой выведены цифры: «26» и «30». В эти дни июня состоялись встречи Эссена с Дробишем. Видимо, написал это механически, когда был погружен в раздумья.