Вы узнали его, друзья? Ну конечно, это шапочник Войтех, и при взгляде на него нас охватывает тоска. Борода его растрепана, обнаженные руки — в синяках, а на лице спящего — страдание; наверное, ему снятся ужасы. Он тяжко вздыхает, и болит у него не только тело, но и раненая душа. Его унижали и подвергали оскорблениям, на него орали и плевали, истязая, словно последнего раба, его — свободного домского горожанина и члена сената. Страдания эти нельзя ни превозмочь, ни позабыть даже во сне, напротив, сновидения несут с собой еще более тяжкие и жестокие муки.

Вот во тьме словно бы мелькнула чья-то тень. Это Вит, мы узнали его. Подойдя к отцу, мальчик касается его лба. На лице шапочных дел мастера возникает улыбка. И не понимает он, сон это или явь. Впрочем, нам тоже трудно разобрать, где тут явь, а где — сон.

— Это ты, Вит? — шепотом спрашивает шапочник.

— Я, папенька, — отвечает тень, усаживаясь рядом.

Галантерейщик Пруба, который тоже не спускает глаз с лица спящего, вдруг видит, как шевелятся губы мальчика, мастер силится уловить слова, срывающиеся с его губ, но это ему не удается.

— Били меня, сынок, — сетует шапочник, и сдавленный всхлип заглушает его жалобу. — Как с паршивой собакой обращались.

— Не бойся, отец, — утешает его Вит. — Теперь уже никто не поднимет на тебя руку.

Странная улыбка появляется на губах погрузившегося в сон мастера Войтеха, ведь это сын пытается утешить его, будто он, отец, дитя малое. И он отвечает:

— Это не страх, сынок, это боль позора и унижения. Они меня бьют, а я не могу ни защититься, ни ответить на удары. Бить беззащитного могут только трусы. Стыдно мне, что городом правят такие люди.

Галантерейщик безутешен. Губы Вита шевелятся, но тщетно пробует мастер разобрать слова. Чудится ему, будто за словами мальчика что-то стоит, но невозможно понять, что же именно. Да и как тут разберешь, если в эту минуту раскрываются двери узилища, в камеру входят два алебардника и расталкивают измученного мастера, прогоняя его сон.

— Вставай, мерзавец! — орут они. — Сам герцог желает говорить с тобой.

Тень, притаившаяся у ложа мастера, отпрянув, прислоняется к стене, а галантерейных дел мастер, сидя у себя дома, ищет ответа на вопрос, отчего как раз в это мгновение лицо Вита словно каменеет. Мастер Войтех стряхнул с себя сон и уселся на своем убогом ложе.

«Это был сон, — говорит он про себя. — Почему я не умер во сне, зачем пробудился?»

И вдруг голос, самый дорогой на свете, голос сына, произносит прямо у него над ухом:

— Ничего не бойся, отец, я с тобою!

И мастер Войтех, решив, что это ему грезится, произносит вслух:

— Неужто ты и впрямь здесь, Вит? Ах, дорогой мой, уходи отсюда поскорее, это место совсем не для тебя.

— Свет, принесите свет! — орут вооруженные алебардами наемники и направляют свое оружие во тьму, откуда слышится голос шапочника. — Свет сюда, да поживее, у него тут кто-то есть!

Поспешные шаги грохочут по каменным плитам коридора, и в камеру вбегает тюремщик с зажженной масляной лампой.

— Идиоты проклятые! — возмущается он. — Что это вам в голову взбрело? Он ведь тут один-одинешенек.

— Но он с кем-то разговаривал, — клялись посрамленные алебардники.

— Спятил, наверное. Не с ним первым, не с ним последним такое в этой дыре приключалось, — похохатывает тюремщик.

Свет лампы освещает камеру, сырые стены выступают во всей своей пугающей наготе, тускло поблескивает каменная кладка; видно, как тонкими струйками просачивается из щелей и стекает на землю вода. Все — алебардники, тюремщик да и мастер Войтех — напряженно оглядывают тесное, наводящее ужас помещение. Однако видят только друг друга, никого больше.

— Это он сам с собой разговаривал, — хохочет тюремщик. — Ничего особенного. Такое часто случается.

— А я готов об заклад побиться, — встревает один из наемников, — что слышал еще чей-то голос.

Его приятель усердно ему поддакивает, тряся головой.

— Небось винца лишку хватили, — насмехается тюремщик и тычет их пальцем в животы, которые тут же поджимаются.

«Я бы тоже мог об заклад побиться, — думает мастер Войтех, и сердце его наполняется волнением и удивительным ощущением счастья. — Здесь был мой Вит, это он уговаривал меня ничего не бояться. Да, сынок, ничто меня не испугает, даю слово. Городу нужны мужественные люди, и тебе за твоего отца краснеть не придется».

Меж тем тюремщик большим ключом разомкнул оковы на руках и ногах шапочника, и стража вывела мастера Войтеха из камеры. Тюремщик еще раз осветил его лампой с головы до ног и расхохотался, довольный. В этом оборванце, с синяками и кровавыми подтеками и ссадинами, никто не узнал бы состоятельного домского горожанина и члена сената.

— То-то герцог потешится, увидев, как славно мы радеем об его гостях! — воскликнул тюремщик под общий смех наемников.

— Можно бы и еще чуток добавить, — предложил один из них, здоровенный громила, и оба солдата занесли над головой свои алебарды, чтобы древками ударить узника.

Далеко от тех мест, в столовой своего тихого дома, галантерейщик видит, как нахмурилось лицо спящего Вита, как быстро-быстро зашевелились его губы, и тут же в коридоре тюрьмы герцогского замка солдатские алебарды невообразимым образом зацепились за каменную кладку и наемники с проклятиями и бранью тщетно пытаются их высвободить. Тюремщик при виде случившегося спешит им на выручку, но стоило ему шагнуть, как он, поскользнувшись, рухнул наземь. Выпавшая из его рук лампа, отлетев неведомо куда, гаснет. Мастер Войтех недоумевает, ему непонятно, что происходит. Он стоит и спокойно ждет, что будет дальше.

— Пойдем, отец, — произносит возле его уха родной голос. — Очень удобный случай подвернулся. Я выведу тебя отсюда.

— Кто это еще здесь болтает? — взревел тюремщик, поднимаясь с земли. — Держите их, а то удерут!

Но в тот же миг от крепкого удара в поясницу скорчился и уже не смог подняться. Добравшись на четвереньках до дверей камеры, он завопил пуще прежнего.

— Ребята, бегом! — подгонял он солдат. — Держите их!

Однако солдаты находились не в лучшем положении. Сначала они тщетно пытались высвободить алебарды, а теперь были не в силах отлепить от алебард рук. Пальцы их словно свело судорогой, они вцепились в древко и не выпускали его.

— Пойдем, отец, — повторил голос Вита прямо в ухо мастеру. — Поспешим, пока не поздно.

Мастер спешит. Он словно вслепую ловит вокруг себя воздух, но так и не может ничего нащупать.

— Ах, Вит! — воскликнул он. — Я слышу тебя, но не знаю, где ты. — И, охваченный внезапной тоской, мастер воскликнул: — Ради всего святого, мальчик, ты жив?

Голос прошелестел около его уха, в нем звучали веселые нотки, и галантерейщик Пруба, сидя у себя дома, увидел, что мальчик улыбается во сне.

— Я жив, отец, за меня не беспокойся. Но тебе надо поторопиться, чтобы уйти отсюда подальше. Шагай прямо к воротам дворца, им не удастся тебя задержать.

Тюремщик, стоя на четвереньках, стонет и вздыхает, наемники дергают алебарды и ревут от злости — им никак не удается ни выдернуть свое оружие, ни отлепить от него руки, а мастер Войтех стоит, погрузившись в глубокую задумчивость, так что кажется, будто он вовсе и не торопится внять просьбам умоляющего голоса.

— Нет, — на удивление твердо и решительно отвечает он. — Я никуда не пойду, мальчик. Каждый из нас должен быть там, где ему суждено. Мое место здесь, я узнаю его. Если бы я сбежал отсюда, что стало бы со мной? Смог бы я снова заняться своим ремеслом, стать достойным мастером и домским гражданином? Нет, нет и нет! Я превратился бы в загнанного зверя, который не посмел бы показаться людям на глаза, а по следам моим, будто гончие, гонялись бы герцоговы оруженосцы. И таким образом, не разрешился бы ни мой спор с грабителями, ни дело освобождения нашего города. Так что я останусь там, где назначено мне судьбой, и пройду путь, который мне предначертан. И я верю, что это обернется на пользу и тебе, и всем.