— Ты не изменился. Режешь правду-матку. Не все это теперь любят, Коля, учти. Что касается твоих слов, — я не слепой, вижу: идет явный перегиб. Это многие у нас понимают. Но не от нас это зависит, ты понял меня?

— Понял, — кивнул Коля. — Хочу верить, что мы сохраним свои чистые руки и души. Нас учили только так.

— Люди иногда болеют, — сказал Коломиец. — Тяжело, но другой раз болеют. Однако выздоравливают. И мы выздоровеем, Коля. Еще крепче станем. Ты, брат, держись. И работай. Как зверь работай, себя не жалей!

Начальником первой бригады была назначена Маруська. Это произошло несколько дней назад, совершенно неожиданно для нее, и поэтому, когда Коля поручил первой бригаде еще раз допросить жену покойного Слайковского, Маруська решила сделать это сама — не привыкла еще к своему «руководящему» креслу.

Слайковская жила в Чернышевском переулке, в старинном трехэтажном доме с затейливым чугунным навесом у подъезда. Маруська поднялась на первый этаж, позвонила. Дверь открыла маленькая миловидная женщина с опухшим от слез лицом. Узнав, зачем пришла Маруська, женщина заплакала.

— Простите меня, — говорила она сквозь слезы. — Все никак не могу поверить, что его больше нет. Совсем нет. Бегу к дверям на каждый звонок, на улице в лица прохожих всматриваюсь. Будто не я горсть земли на его гроб бросила.

Комната Слайковских была крохотная, скудно обставленная, но чистая и уютная. Чувствовалось, что хозяева любят свое жилище, в меру возможности стараются его украсить. Однако острый глаз Маруськи сразу же отметил пыль на абажуре настольной лампы, окурки в пепельнице, неубранные тарелки на столике.

— Э-э, милая, — укоризненно сказала Маруська. — Не дело ты затеяла. Тебе еще жить да жить. А ты уже, я смотрю, на всё плюнула?

— Простите меня, — пробормотала женщина. — Мне в самом деле ни до чего…

— И зря! Это в моем возрасте уже — привет! А в твоем — ты еще десять раз замуж выйдешь!

— Как вы можете, — грустно сказала Слайковская. — Я никогда… никогда… — Она снова заплакала.

— Ну и глупо! — заявила Маруська. — Был бы жив твой муж — он бы тебе первый сказал: люди умирают, а жизнь все равно не останавливается. Так уж заведено.

— Меня уже допрашивали, — сказала Слайковская, вытирая слезы.

— Знаю, — кивнула Маруська. — Только допросил тебя желторотый товарищ и главного вопроса он тебе не задал.

— А… какой это… главный вопрос? — с испугом спросила Слайковская.

— Нам бы очень помогло; если бы Слайковский оказался около ресторана не случайно. Вот я и хочу спросить: может быть, его кто-нибудь пригласил в тот вечер? Вы не вспомните? Это нам очень важно!

— Нет! — Слайковская отрицательно покачала головой. — Нет. Ресторан этот — по дороге домой. Муж уже пять лет из вечера в вечер ходил этой дорогой.

— Так, — Маруська вздохнула и встала. — Спасибо вам. И не умирайте раньше времени — это мой вам женский совет. У меня у самой, милая, сын в таких местах, что не дай бог! Каждый день «похоронки» жду. Однако держу себя в руках. И ты держи! Я тебя еще спрошу: а почему он в тот вечер так поздно возвращался домой?

— Задержался на работе. Деньги получал. Премию. Только во второй половике дня деньги привезли. Пока оформили, пока то да се.

— Понятно. А многие знали, что Слайковский получает в этот день премию?

— Все… — женщина пожала плечами. — Разве такое скроешь?

— Значит, конкретно вы никого не подозреваете?

— Нет. — Слайковская покачала головой. — Мне объяснили, что это случайное ограбление.

— Может быть. До свидания. Если будут новости, я сообщу.

…От Слайковской Маруська зашла в местное отделение милиции. В центре дежурной части стоял пьяный человек с гитарой в руках.

— Я по первому снегу бреду-у-у-у, — с чувством выводил он.

Дежурный и несколько милиционеров зачарованно слушали.

— Мне нужен квартальный уполномоченный товарищ Травкин, — сказала Маруська.

— Обождите, гражданка, — шикнул дежурный. — Не мешайте.

— В сердце ландыши вспыхнувших сил… — пел гитарист. — Вечер синею свечкой звезду над дорогой моей затепли-ил.

— Во, талант, — шепотом сказал один из милиционеров. — Все бабы его, уж точно!

— Так как же насчет Травкина? — Маруська начала закипать. — Или он тоже поет?

— Тише, гражданка, — дежурный вышел из-за барьера. — Что вам?

— Уже объяснила. Смотри, милый, если еще раз объяснять придется… — Маруська едва сдерживала вдруг подступившую ярость.

— Ска-ажи… — протянул дежурный, — страшно как. Да я тебя сейчас знаешь что? — Он шагнул к Маруське, она тоже сделала шаг ему навстречу, и в следующее мгновение дежурный уже сидел с вытаращенными глазами. Он явно не успел понять, каким образом эта нахальная гражданка сумела посадить его на стул.

— Я начальник первой бригады УГРО Кондакова, — тихо сказала Маруська и сняла трубку циркулярного телефона. — Вот мое удостоверение. Пятнадцать — десять, — крикнула она в трубку. — Начальника службы мне. Кондакова это. Петр Викторович? Да, Кондакова я. У тебя в тринадцатом кто нынче дежурит?

— Аношкин, — уныло сообщил дежурный. — Лейтенант.

— Аношкин, — повторила Маруська. — Так вот я прошу: ты его немедленно арестуй и пока посади на губу! Да, я не оговорилась! Таких чернорабочими держать нельзя, не то что дежурными! — Она положила трубку. — Можете продолжать свой концерт.

— Какое теперь настроение, — попытался пошутить один из милиционеров. — Давай, Галкин, — обратился он к гитаристу. — Клади инструмент и занимай свое место в КПЗ! Шагом марш!

— Налево Травкин, — еле слышно сообщил дежурный. — Третья дверь налево.

— Спасибо. — Маруська посмотрела на него: — Воображаю, как ты, сукин сын, с гражданами себя ведешь. Позор всей милиции!

Дежурный бешено посмотрел на милиционера:

— Из-за тебя все… Пошел бы ты со своим балалаечником к чертовой матери!

— У нее на лбу не написано — кто она и откуда, — вяло оправдывался милиционер.

— Мы обязаны знать свое начальство! — взвизгнул дежурный.

— А я так думаю: с гражданами надо по-человечески обращаться, — сказал второй милиционер. — Права эта… дама.