Я был доволен своей работой и с нетерпением ждал, когда будут розданы тетради, ждал того часа, когда Стелла не преминет назвать причины, почему у кого-то стоит оценка «удовлетворительно», у кого-то «неудовлетворительно», а у кого-то даже «хорошо» — оценкой «очень хорошо» она до сих пор еще ни разу никого не одарила. Но она так и не появилась, пропустила несколько уроков, и никто не знал, что помешало ей вести занятия.
Хайнер Томсен знал, где ты живешь, каждый день он приходил из Шармюнде в Пастушью бухту, но он не был учеником нашего класса. Номер в отеле Стелла снимала всего на несколько дней в летние каникулы, я надеялся найти ее дома и, несмотря на некоторые колебания, все же решил сходить к ней. Мне необходимо было знать, что произошло, может, с ней что случилось, иногда даже возникало подозрение, что она не приходит в школу из-за меня.
На следующий день я отправился в Шармюнде, нашел ее улицу, ее дом, на садовой скамейке сидел старый человек, как после работы он держал в одной руке трубку, другой опирался на набалдашник трости. Когда я открыл садовую калитку, он поднял лицо, мясистое, плохо выбритое, и с улыбкой посмотрел на меня. «Иди сюда поближе, — сказал он, — подойди ко мне, или я должен обращаться к тебе на „вы“?» — «На „ты“ тоже сойдет, — сказал я, — я еще школьник». — «По тебе этого не скажешь», — сказал старый бортрадист и, посмотрев на меня испытующим взглядом, спросил: «Ее ученик? Моей дочери?» — «Фрау Петерсен моя учительница английского», — сказал я. Он остался доволен, у меня не было больше необходимости объяснять причину своего визита. Он крикнул: «Стелла» — и еще раз, повернувшись к открытой двери: «Стелла». Она вышла и, казалось, была не особо удивлена, увидев меня рядом с ее отцом, возможно, она видела меня, когда я еще только подходил к дому, и успела подготовиться к моменту встречи. Она сошла в сад в джинсах и водолазке и сказала: «Как я погляжу, у тебя гости, Dad[13]». Ее пожатие руки означало не больше, чем деловое приветствие. Соблюдая формальность, она сказала: «Как мило, что вы зашли, Кристиан». Никакого отчуждения, никакого упрека и еще меньше скрытых знаков радости.
Ее отец попросился в дом, ему стало прохладно в саду, он нуждался в ее помощи, она решительно подняла его и потащила в дом. Обернувшись через ее плечо ко мне, он сказал: «Кости ноют, памятка прошлых лет».
Старый бортрадист попросил отвести его в его комнату, это было узкое помещение, в окно кивали головками летние цветы, перед окном стоял верстак, у стены старомодная софа, на ней лежал небрежно брошенный плед. Старик тяжело опустился в плетеное кресло, стоявшее перед верстаком, и тут же кивнул мне, приглашая сесть на табурет. «Кораблики в бутылках?» — спросил я и взял в руки одну бутылку, внутри которой была запечатлена сцена в порту — буксирное судно тянуло разноцветный судовой контейнер. «Свободное от работы время, — сказал он, — за этим занятием я провожу свое свободное время, иногда даже возникают трудности». Он показал на светлую бутылку, в ней уже находился парусник, три его мачты лежали плашмя на палубе. «Их еще надо поднять», — сказал он и добавил, кое-кто удивляется, как это трехмачтовое судно оказывается в бутылке. «А на самом деле все очень просто: сначала в бутылке размещают корпус судна, потом насаживают все надстройки или мачты вместе со снастью, а потом можно добавить и искусственные волны».
Пока он рассказывал о своем хобби, я прислушивался к шагам Стеллы в доме, слышал, как она разговаривала по телефону, гремела посудой в кухне и общалась с кем-то в дверях, то ли с посетителем, то ли с посыльным. Я даже засомневался, смогу ли я поговорить с ней наедине, но тут она вошла с подносом и поставила его на верстак: на подносе стояла большая кружка с надписью The Gardener[14] и бутылка рома Captain Morgan. Отец поймал ее руку, погладил и сказал: «Спасибо, дитя, — и добавил для меня, — ром облагораживает чай!» Она не позволила ему самому обслуживать себя, сама открыла бутылку и налила немного рома в чай, затем похлопала отца по плечу и сказала: «To your health, Dad,[15] и решительным голосом мне: — Для вас, Кристиан, то, что стоит рядом».
Покрытые бесцветным лаком книжные полки, светло-зеленый письменный стол с многими выдвижными ящиками, кожаный шезлонг, два плетеных кресла и на стене эта загадочная большая репродукция Королева обозревает свою страну. На письменном столе, рядом со стопкой тетрадей, стояла кружка для чая с надписью The Friend.[16] Я не был в восторге от твоей комнаты, Стелла, она показалась мне знакомой, во всяком случае, у меня не возникло ощущения, что я оказался на чужой территории. Оставшись с ней наедине, я обнял и поцеловал ее или, вернее. попытался ее поцеловать, но она отклонилась и оказала сопротивление. «Не здесь, Кристиан, пожалуйста, не здесь!» И тогда, когда я подсунул свои руки под ее водолазку, я почувствовал сопротивление с ее стороны, и она повторила: «Не здесь, Кристиан, пожалуйста!» Я сел, уставился на кружку на столе, громко прочитал надпись: The Friend и показал вопрошающим жестом на себя. Стелла не ответила, не подтвердила мое предположение, вместо этого она спросила: «Зачем ты пришел?» Я растерялся, не знал, что ответить, но потом сказал: «Мне надо было тебя увидеть, и, кроме того, я хотел тебе кое-что предложить». С выражением снисходительности и усталости Стелла попросила меня проявить тактичность — по отношению к ней и другим, она спросила меня, не задумывался ли я над тем, каковы будут наши дальнейшие отношения: «Понимаешь ли ты, что это означает для меня, да и для тебя тоже?» — «Я не мог больше выдержать, — сказал я. — Чтобы увидеть тебя хотя бы на миг, я даже сидел и ждал тебя возле учительской». — «Хорошо, — сказала она, — а что потом, Кристиан, или задай себе вопрос: Что теперь?» Ты дала мне понять, что уже все продумала, взвесила и предопределила, что нас ожидает. Что теперь, так спрашивает тот, кто не уверен, может, подавлен или беспомощен. Неожиданно она сказала: «Может, мне перевестись в другую школу? Это как-то облегчит наше положение». — «Тогда я тоже перейду». — «Ах, Кристиан». Она покачала головой, голос ее звучал снисходительно, казалось, она испытывает только сожаление по поводу моего заявления. «Ах, Кристиан».
Стопка тетрадей на ее столе не давала мне покоя, я все время поглядывал на нее, там лежало и мое сочинение, которое она наверняка прочитала и поставила оценку. Думая об этом, я не решался коснуться Стеллы или спросить о ее мнении.
Ее отец неожиданно очень робко позвал ее: «Стелла» и потом еще раз, уже просительно: «Стелла», и она, положив сигарету, которую собиралась закурить, на пепельницу, оставила меня одного. По-видимому, старик озяб возле своего верстака, он попросил домашнюю куртку, потом они немного пошептались вдвоем, и я понял, что речь шла о моем визите. Моя тетрадь не лежала сверху, но даже если это и было бы так, я не посмел бы притронуться к ней. Но позади тетрадей на ее столе стояла фотография, в рамке, на ней был изображен атлетического сложения мужчина, блондин, с вызовом смотревший в камеру, свернутым в трубочку журналом он грозил фотографу. По краю фотографии я прочитал: «Stella with love, Colin».[17]
Не сразу, я не хотел спрашивать ее сразу, кто был этот Колин и что ее с ним связывало. Я попробовал определить его возраст, он был не на много старше меня. Я взял с пепельницы сигарету и закурил ее, я рассматривал картину «Королева обозревает свою страну», произведение английского художника, Аттенборо,[18] так я думал. Страна королевы была окутана сумерками, ни дорог, ни улиц, по отражению в воде угадывались дома, сгорбленные и недоступные.