— Смеху? Ты хочешь сказать, что на радостях будешь прыгать до потолка и хлопать в ладоши?

— А что? И буду! — Она улыбнулась, очень довольная своей откровенностью — конечно, зависть чувство недостойное и надо быть выше этого, но зато она говорит правду в глаза. Она потянулась за жакетом, который был аккуратно сложен на стуле рядом. — Я замерзла.

— Иди сюда, сядь ко мне на колени, я тебя согрею.

Она накинула жакет на плечи.

— Может быть, я продам квартиру — ту, на Саттон-Плейс, помнишь, я тебе говорила? — одним богатым грекам.

— Давай под столом, хочешь?

— Потом. Мне больше нравится работать с европейцами. Благодарный клиент, не то что наши американцы.

— Европейцы считают, что их деньги здесь будут целее, — пробормотал он автоматически.

С каждой минутой разговор принимал все более тоскливый характер, и Клэй пытался сообразить, как вернуть ему ту сексуально окрашенную тональность, которая так приятно щекотала нервы во время их совместного ланча. Но Нэнси уже вышла из игры. Она была слишком стара, слишком обеспокоена идеей собственной независимости и вдобавок невероятно, непроходимо твердолоба. Если бы он не женился на Синтии, он мог бы позволить себе завести любовницу по высшему разряду (чего-чего, а этого добра в Нью-Йорке пока хватает) — такую, чтоб она целыми днями только и думала, как ему понравиться, готовила бы себя к вечернему свиданию — массажи, ванны, кремы — и, главное, не лезла бы со своими дурацкими откровениями.

— Ну, а как быть с твоей женой — женой, с которой так легко и спокойно? Если забыл, напоминаю: ты только что так отозвался о ней, когда говорил с Мэрион.

— Как быть? Никак. А в чем дело?

— Не нравится она мне. За целый обед рта не раскрыла, разве что заказ сделала. А я, значит, поддерживай беседу! С какой стати?

Он-то считал, что это блестящая идея — свести их друг с другом. Синтия скучала без подруг в Нью-Йорке, а Нэнси была общительная, очень неглупая и самостоятельная. Конечно, он бы предпочел познакомить Синтию с кем-нибудь другим, с кем у него еще не было романа, но он переспал со всеми своими приятельницами, и на общем фоне Нэнси показалась ему самой подходящей. Выходит, он ошибся. Клэй вздохнул.

— Она о тебе хорошо отзывается.

На самом деле Синтия ни словом не обмолвилась ни про Нэнси, ни про ланч, как будто его и вовсе не было.

— Она, наверно, догадывается про нас. Она знает, что ты погуливаешь?

— Я ей объяснил, что должен чувствовать себя свободным и не собираюсь порывать со старыми друзьями. И она сама может встречаться с кем хочет.

— Неужели она приняла это за чистую монету?

— Не знаю.

— Может быть, она так же разочаровалась в тебе, как и ты в ней?

— Откуда ты взяла, что я разочаровался? И тем более не думаю, что она разочаровалась. У нее вся голова сейчас забита ремонтом.

Синтия выполняла свою программу по переустройству квартиры с необычайным рвением: с самого утра на ногах, бесконечные переговоры с плотниками и малярами, образцы обоев развешены в каждой комнате, каждый вечер мучения над рисунками будущих интерьеров, придуманных ею. Казалось, она никак не может привыкнуть к столь новому для нее ощущению богатства. Время от времени она считала нужным выразить свою благодарность. Но он-то видел, что какая-то частица ее души не принимает участия во всем этом. Это была она и в то же время как будто не она.

— Зря ты на ней женился. Женился бы уж лучше на мне.

— Да вообще не нужно было жениться! Но в какой-то момент мысль о браке показалась мне привлекательной. Я хотел, чтобы она была рядом, чтобы создала мне уютный дом. Я даже был не против заботиться обо всей ее семье. Мне казалось, что она такая домашняя, милая. Еще и сейчас иногда так кажется.

— А ты возьми и скажи, что тебе с ней скучно. Пусть придумает что-нибудь. Представляешь, приходишь вечером домой, а она в костюме горничной, в передничке, и без трусиков. Или — чем плохо? — ботфорты, пояс с резинками и хлыст в руке. Я как-то читала в «Таймсе», что только так жена может подогреть угасающее желание мужа.

— Это не для нее. И кроме того мне с ней не скучно. Тут что-то другое.

Он уставился на охотничью сцену над головой у Нэнси. Благородные коричневые тона и элегантные всадники, как и следовало ожидать, не могли помочь ему разобраться в собственных чувствах.

Одно только было ясно: в интимных делах у них с Синтией проблем не было. Они занимались любовью все еще очень часто и подолгу. И ей не надо было надевать ботфорты, чтобы возбудить его. Но даже и в этой сфере произошла едва уловимая перемена, словно какая-то безнадежность, будто трясина, стала медленно засасывать их обоих. И днем, как бы компенсируя смутные ночные тревоги, она бывала особенно оживлена, задириста, но и уязвима — нажми посильнее, и защитная оболочка хрустнет, как корочка у поджаренного бекона, который, кстати, она перестала подавать ему на завтрак. Но как все это рассказать Нэнси, даже если у нее хватит терпения его выслушать?

Он следил, как она медленно натягивает колготки. Только когда она их надела и взялась за лифчик, он спросил:

— Уже одеваешься? Что так?

— Наверное, сегодня не наш день. Извини. Мне надо домой.

Он ничего не имел против того, чтобы она оделась, но от мысли, что через несколько минут она уйдет и оставит его одного, ему сделалось тошно. Ей-то что — встанет и пойдет, а он сиди тут один и мучайся, раскладывай по полочкам отношения с Синтией. Да, все-таки зря он не настоял на гостинице. Как задумал, так и надо было действовать. В конце концов ей же нравятся гостиничные номера.

— У меня тут есть кое-что, я тебе не показывал? — спросил он, открывая боковой ящик письменного стола и вынимая оттуда баночку с красными таблетками. — Это нембутал, тут на двоих таких как я хватит. Уснешь и не проснешься.

— Где ты это взял? — Она посмотрела на него с тревогой, как обеспокоенная мамаша. Он не поверил в ее искренность.

— Одна знакомая медсестра дала. Когда Мэрион от меня ушла, я попросил ее достать таблетки.

— Зачем ты держишь их здесь?

— Чтобы были под рукой. Вдруг понадобятся.

— Откуда такие мрачные мысли? Да еще теперь, когда у тебя и с личной жизнью, и с финансами вроде все в порядке?

Он улыбнулся печально и поставил баночку на стол перед собой.

— Сам не знаю — а может, знаю. Может, не все у меня в порядке с личной жизнью. Я возлагал на Синтию слишком большие надежды. Думал, женюсь на ней, и все проблемы исчезнут. Как говорится, сценарий придумал и роли распределил.

— Ну, значит, сам и виноват, коли придумал такой бездарный сценарий!

— М-да. Единственное, что мне бесспорно удалось — это позлить Мэрион. Тут никакой осечки. Но ведь главная задача была не в этом. Не для того я все это затевал.

Конечно, не для того, какие могут быть сомнения? Он поднял глаза. Нэнси повязывала вокруг шеи шарфик.

— А где ты встречаешь Рождество? — поинтересовался он.

— Не знаю. Может, съезжу домой в Мэн, а что?

— Приходи к нам. Посмотришь на детей — все будут в сборе.

— То-то Синтия обрадуется!

— Она не будет против, вот увидишь. Попросту не

посмеет.

— Я подумаю, ладно? Если наскребу денег на билет, я все-таки хотела бы повидаться с матерью. Ей в будущем году шестьдесят девять.

Она подкрасила губы. Потом, улыбаясь, подошла к столу, приложилась ярко-красными губами к его щеке, схватила баночку с нембуталом и положила к себе в сумочку.

— Если это шутка, то не самая удачная.

Он достал носовой платок, яростно потер щеку и выбросил платок в корзинку для бумаг.

— Ну не сердись. У тебя был такой мрачный вид! И потом мне нужно было тебя как-то отвлечь, чтобы забрать таблетки.

— Это еще зачем?

— Пусть побудут пока у меня. Если соберешься кончить жизнь самоубийством, тебе придется мне позвонить. Разве не для этого существуют друзья?

И вновь в ее взгляде промелькнуло сочувствие и беспокойство. И он вновь усомнился в ее искренности. Но бутылочку отбирать не стал. Зачем? У него в столе была еще одна точно такая же. А ей будет приятно сознавать, что в каком-то смысле его жизнь в ее руках — пусть думает, что ей отводится важная роль, что он нуждается в ее поддержке. Несправедливо было бы лишать ее даже этого. Да и вообще ей не повредит иметь при себе такие таблетки. Он искренне верил, что каждый человек (особенно люди типа Нэнси и его самого) должен иметь возможность по собственному усмотрению свести счеты с жизнью.