— Разве это предосудительно? Ведь вы нравились друг другу, не так ли? И она помогала вам с книгой.

— Ага, помогала, как и Фредерику Уорту.

— А при чем тут ее бывший муж?

— Вы, как я вижу, еще не понимаете, какую мелодраму разыграли перед вами?

— Видимо, не понимаю.

— Франни была влюблена в Фредерика Уорта. И всегда презирала Джой за то, что та приучила его к наркотикам и поставила крест на его карьере актера.

— Это ложь. Франни обхаживала Джой. Хотела, чтобы она написала для «Тауна» книгу. И постоянно угощала ее обедами во «Временах года».

— Вполне возможно. Франни — настоящая деловая женщина и никогда не позволила бы своим чувствам встать на пути, если речь шла о том, чтобы заполучить для издательства известного автора. Но правда остается правдой: Фредерика Уорта она любила и не могла простить Джой того, что та сделала с ним. И теперь она опасается — кстати, совершенно справедливо, — что эта же участь может постичь и меня.

— Конечно, она будет утверждать это, коль ненавидит Джой. Но я ни за что не поверю тому, что судьба Фредерика Уорта разбила ей сердце.

— Тем не менее — разбила, и она не видит никаких оснований в угоду Джой отказываться от моей книги, кстати, очень хорошей. В отличие от вас она не испытывает желания снова оказаться у Джой в прислужницах.

— Что вы хотите сказать этим «снова»? Я вовсе не прислуживала ей «снова». Эти несколько обедов, которые она съела у меня дома, вы называете прислуживанием? Что же тогда? Ведь на работу вас Кеннет не устроил.

— Да вы и сейчас прислуживаете ей, занимаясь историей с моей книгой, а это, откровенно говоря, совершенно не вашего ума дело. Да и своим отрицательным отношением к Франни вы тоже оказываете услугу Джой.

— Вовсе нет. Я пришла сюда только сказать вам, что вы поступили с Джой гнусно. Ну и что, что она мастерица вешать лапшу на уши? Она привыкла мыслить в этом направлении. И во всяком случае вам она просто в подметки не годится, размах у нее уже не тот. Поубавилось охотников расшибаться ради нее в лепешку. Но вы — вы-то недостатка в них не будете испытывать никогда.

Он встал, повернулся ко мне спиной и занялся какими-то бумагами, лежащими аккуратной стопкой на его столе.

Ну что ж, на том и закончим. Говорить больше не о чем.

Эта резкая перемена в его поведении взбесила меня.

— Мне что, удалиться, да? — заорала я. — С вас достаточно, полагаете?

Он обернулся. Лицо у него красное. В квадратном мускулистом теле перекатываются мышцы.

— Да, я хочу, чтобы вы ушли. — Он был раскален, словно печка. Я просто почувствовала, как температура в комнате подскочила на несколько градусов.

Я схватила сумочку.

— Прекрасно. Квартира ведь ваша. И книга. И предательство. Я же хотела лишь изложить свою точку зрения.

Я смалодушничала и теперь отступаю, но на него действительно страшно глядеть.

— А теперь уходите. — И слова, и тон звучат как удар хлыстом.

— НО Я ЕЩЕ НЕ ЗАКОНЧИЛА! — заорала я. Колени мои дрожали, но внезапно кровь, насыщенная адреналином, блаженным, фантастическим, мощным потоком устремилась по моим жилам. Заполнила голову. Затопила легкие. Наконец-то я была в состоянии мыслить, видеть четко.

— Согласна. Джой использует людей в своих целях! — кричала я. — Согласна, она строит козни. Тысячу раз согласна, но наконец теперь я начинаю понимать, что некоторые женщины вынуждены выбирать этот путь: обманывать и устраивать ловушки. Но сколько бы она ни мошенничала, она не враг. И не была никогда врагом. И хотя я терпеть ее не могу за то, что она использовала меня, я считаю — да, считаю — себя гораздо более талантливым и серьезным художником, чем она, и даже, может быть, чем вы когда-нибудь станете, дело не в этом. А в том, что независимо от того, кто ты есть — самая что ни на есть образцовая и безукоризненная хозяйка, как я, или авантюристка, как Джой, — ты всегда оказываешься в проигрыше. Все равно дело кончается тем, что тебя используют, словно вещь. И, знаете, я не питаю ненависти к Франни. Мне жаль ее, потому что она будет редактировать вашу книгу и проталкивать ее издание «Та-уном» и задирать с готовностью юбку и молить вас, чтобы вы трахнули ее, готовить вам завтраки и таскать ваши костюмы в чистку. Но что бы она ни делала для вас, в конечном итоге ее ожидает та же участь — вы все равно бросите ее, либо потому, что она прославила вас и, соответственно, вы в ней больше не нуждаетесь, либо потому, что ей не удалось это сделать, и вам потребуется кто-то другой для этой цели. А более всего я преклоняюсь перед Маризой. Мне приятно сознавать, что такая женщина — красивая, с деньгами, с множеством слуг — существует на свете. Женщина, которая в состоянии стать антропологом, имея при этом потрясающих детей, которая может позволить себе расстаться с человеком, которого больше не любит, не мыть за ним ванну. Я бы просто преклонила перед ней колена. Потому что она ни за что и никогда не станет перед вами унижаться. Она нужна нам, нам — простофилям, затюканным реальной жизнью, прислуживающим дома мужчинам. Нужна таким, как я. Да, я. Спросите у Кеннета. Позвоните же и прикажите ему забрать свою при-дурочную жену, которая орет на вас в вашем доме.

Я села. И хотя я сказала, что кричала, в действительности я давно уже сбавила тон. Моя обличительная речь превратилась в некое подобие вековечной скорбной мольбы, заунывной и безликой. Давний знакомый плач женщин. Мужчины побеждают, а женщины оказываются в побежденных. Если только они не богаты. Хотя и тогда тоже. Даже в этом случае они умудряются потерпеть поражение.

— Ну, давайте же. Звоните Кеннету. Поговорите с ним, знаете, по-мужски. Скажите ему: слушай, не могу выдворить отсюда твою жену. Расшумелась тут у меня не на шутку. Забери-ка ее домой да запри на замок.

— Вы и в самом деле хотите, чтобы я позвонил ему? — промолвил он.

Я целых десять минут тут распиналась, нападая на него, а он — вот уж действительно царь зверей — спокойно выжидал, пока я закончу. Отчего же не развлечься, пусть себе полает собачонка. Укусить-то не посмеет. У нее хватит ума понять, что противник намного сильнее и злее. Чувство страха ей знакомо.

А страх сдерживает.

Страх отрицает свободу воли. И он говорит мне: ты — животное слабое, более слабое и более кроткое. Линия, которой мне не переступить, не мной начертана. И это меня бесит.

Но страх также и сближает.

Благодаря страху я опиралась на поддержку двух мужей, которые помогали мне растить детей, платили за мои холсты и краски. Кормили меня. Удовлетворяли в сексуальном отношении. Увеличивали мой небольшой личный счет в банке. Страх учит тебя уживаться с другими людьми.

Теперь возьмем Джой. Ей не хватает страха. Как той обезьянке, которая, где приворовывая, а где забавляя публику своей ловкостью, снует взад-вперед, то и дело переступая черту.

Другое дело — Мариза. Она выше страха, выше ярости. Она богиня. Она святая.

Я ни за что не хотела бы увидеть ее воочию. Пусть она останется в моем сознании легендарной личностью, величественной женщиной, неподвластной миру мужчин, как Эвринома, Артемида, Изида. Куда они все подевались? Отчего так случилось, что в результате двух тысячелетий господства христианской религии единственной богиней, достойной поклонения, оказалась Дева Мария, подвергавшаяся беспрестанным гонениям, обездоленная в сексуальном плане?

Бедняжка мадонна. Славная маленькая девственница. Рожала в хлеву. Потом бежала в Египет. И всю свою несчастную мученическую жизнь знала лишь страдания да страх. И разве ей хоть раз пришло в голову восстать против всего этого? Да как можно! Лишь колена преклоняла, боготворя собственного сына.

Скотт пошевелился на своем стуле. Я посмотрела на него и прочла в его лице нечто, смахивающее на сочувствие. Заходящее солнце, лучи которого проникали сквозь чисто вымытое оконное стекло, озаряли его густые черные волосы.

— Франни тоже понравилась Мариза. Кстати, это одна из причин, по которой она приняла мою книгу.