Своими золотыми денариями Марк нес свободу Ливии — свободу от Клавдиев. Ста золотых хватило бы, чтобы неплохо прожить целый год — конечно, особо не роскошествуя, — вот он и хотел предложить эти деньги Ливии с тем, чтобы она не думала о деньгах, решая, стоит ей покинуть дом Клавдиев или нет. А еще Марк надеялся на то, что сможет помогать Ливии и впредь…
Так было, у дома же Клавдия на Марка напали сомнения: примет ли Ливия его помощь? Правильно ли поймет его? Со стороны могло показаться, что он просто покупает Ливию, как покупают падших женщин… Да и согласится ли Ливия на встречу с ним — захочет ли Ливия посмотреть в глаза тому, кто видел ее унижение?
А было ли оно, это унижение? Похоже, никто не может унизить человека, кроме его самого, ровно как и раздеть. Мессалина раздела себя, приказав обнажиться Ливии, и оказалось: Августа уродлива. А он-то и не подозревал об ее уродстве, катаясь с ней по постели!
Преторианцы, стоявшие у ворот дома Клавдия, зашевелились (они охраняли не только палатинскую резиденцию императора, но и его прежний дом сенатора). Створки ворот раздвинулись, выпуская женщину, закутанную в паллу, и затворились опять. Женщина, что-то сказав преторианцам (наверное, пароль), быстро пошла по улице. И Марку показалось… нет, он знал точно — то была Ливия!
Когда Ливия, свернув за угол, скрылась от взоров преторианцев, Марк нагнал ее.
— Госпожа…
Ливия оглянулась. И остановилась.
— Ты?
— Госпожа, судьбе было угодно несколько раз сводить нас вместе: в самые тяжелые мгновения жизни одного судьба присылала другого… — Марк говорил с трудом, волнуясь. — Нельзя отказываться от помощи, когда ее предлагают от чистого сердца: я хотел бы помочь тебе, госпожа…
Марк, трепеща, замолчал, не в силах взглянуть на Ливию.
Ливия быстро заморгала, слово отгоняя непрошенную слезу, и просто сказала, силясь не выдать свое волнение:
— Я приму твою помощь, Марк.
Марк дотронулся до ее руки, и она не отдернула руку. Пробормотав: «Спасибо», он спросил:
— Так куда ты сейчас направляешься?
— Сам знаешь, что произошло на Палатине, — грустно отозвалась Ливия. — С Мессалиной мне не ужиться. Я твердо решила покинуть дом Клавдия. Иду я в храм Исиды — может, там меня возьмут в прислужницы?
— Храм Исиды не для тебя, милая Ливия. Лучше пойдем на улицу Менял: я слышал, там можно снять неплохую квартиру, — весело сказал Марк, стараясь обернуть Ливию к будущему, ободрить ее. — Пока будешь жить там, а я, если позволишь, буду навещать тебя.
Уголки девичьего рта, манящего Марка, словно пчелку цветок, дрогнули в улыбке.
На улице Менял в одном из доходных домов нашлась и в самом деле неплохая и недорогая квартирка. Марк снял ее для Ливии на год, уплатив за нее десять золотых из имевшихся у него ста. Девяносто золотых Марк оставил Ливии, А потом они простились: просто, без объятий и без слов признательности. И, прощаясь с Ливией, Марк подумал: может, он вскоре решится предложить ей перебраться к нему, и она не откажется и не откажет…
Как только Марк переступил порог своего дома, ощущение опасности, поддерживавшее его в состоянии бодрствования последние несколько часов, было вытеснено улыбкой Орбелии. Бессонная ночь, полная тревог, дала сразу же знать о себе: стоило Марку добраться до ближайшей спальни (их в доме было несколько) и опуститься на ложе, как Морфей подхватил его и понес на крыльях сна прочь от забот и от усталости.
Разбудило Марка легкое касание — словно мошки бегали по лицу.
Марк открыл глаза.
Орбелия, сидевшая у изголовья, поспешно отдернула руку.
К тому времени уже сгустились сумерки, в комнате было полутемно. Оказывается, он проспал до позднего вечера. Между тем ни один светильник еще не был зажжен.
— Как тебе здесь? Нравится? — спросил он Орбелию.
— Да-да… — еле слышно шевельнула она губами, как бы про себя.
— Надо зажечь светильник. — Он хотел было встать, но она удержала его:
— Подожди. Я должна сказать тебе… Я люблю тебя, Марк!
В ее голосе ему почудилось нечто странное — какое-то напряжение, не соответствовавшее обстановке. О боги, о чем это он? Как он черств! А она, бедняжка, видно, здорово настрадалась, натерпелась от этого Пизона.
Он тронул ее за плечо:
— И я люблю тебя, милая Орбелия! Да и как не любить, ты ведь сестра мне. А помнишь… помнишь старого Азарика, нашего дядьку? И где я только не скрывался от него с его уроками — он всюду меня находил благодаря тому, что у него была маленькая помощница, которая знала все мои места… А помнишь нашу голубятню? Мы вместе…
— Да я не о том, Марк, — мягко перебила Орбелия. — Я хотела сказать, что люблю тебя… что люблю тебя, ну, как женщина… как женщина любит мужчину…
Зарыдав, она упала ему на колени, и руки ее обвили торс его. И, сотрясаясь в рыданиях, она все повторяла свое признание…
Марк похолодел. Какое-то мгновение он медлил, а затем стремительно кинулся от Орбелии и, оказавшись в трех шагах от нее, произнес моляще:
— Поверь, Орбелия, ты любишь меня как брата, я ведь брат тебе и не может быть меж нами иной любви! Тебе только кажется, что ты любишь меня иначе, чем брата: просто к твоей сестринской любви примешивается еще и благодарность за то, что я вытащил тебя из дома Пизона. Хотя в том, что ты избавилась от Пизона, совершенно нет моей заслуги. Когда я пришел тебя освобождать, Пизон был уже мертв, и к смерти его я не причастен!
Судорожно глотнув, Марк продолжал:
— Так пойми: я просто брат тебе, ты же — сестра мне, и не может быть между нами иначе!
Орбелия прекратила рыдать и поднялась.
— Нет, Марк, все как раз иначе. Ты — не брат мне, а я — не сестра тебе!
— Что ты говоришь, Орбелия?!
— Вот послушай…
Орбелия опустила голову и, собравшись с мыслями, начала:
— Незадолго до смерти отец мой, Квинт Орбелий, рассказал мне одну историю, которую разрешил передать тебе только в случае крайней нужды.
Двадцать лет назад (а пожалуй, немного раньше, ведь тебе уже за двадцать, Марк?) Азарик — тот самый, о котором ты только что вспоминал, — нашел на Аппиевой дороге ребенка. Ребенку с виду было всего несколько месяцев — крохотуля, еще не умеющий ходить… На шее ребенка висела на шелковом шнурке золотая булла — это все, что было при нем. Азарик принес ребенка на виллу, собираясь воспитать как собственного сына, и мой отец не препятствовал этому. Днем позже умер мой брат трех месяцев от роду. Кто знает, послали бы боги моему отцу еще сына?.. А отцу нужен был сын, наследник. Он велел произвести замену. Маленькие дети так похожи…
— К… какую замену? — прошептал Марк.
— Найденный ребенок стал сыном Квинта Орбелия, а Азарик получил мертвого, чтобы похоронить. О замене знали только те рабы, которые жили в доме, — всех их, кроме Азарика, быстрехонько распродали, Азарику же было велено молчать. Остальным рабам сказали, что умер ребенок, которого нашел Азарик. Азарик молчал до самой смерти. Помнишь, когда он умер? В то время тебе, его найденышу, было лет восемь или девять.
— Так я… ты хочешь сказать, что я не Орбелий?
— По имени и по закону ты Орбелий, но не по крови. И я рада этому! Ведь это значит, что мы…
Орбелия еще долго говорила, убеждала, но Марк не слушал ее. Он — не Орбелий… Но кто же он?
Марк вспомнил промозглую сырость Мамертинской тюрьмы, и кровавую яркость углей в жаровне палача, и человека, спасшего его тогда, — претора Гнея Фабия. Марк знал, что, устроив ему побег, Гней Фабий был убит. В ту же ночь — в ночь побега. А накануне претор зачем-то расспрашивал его о булле — маленьком детском талисмане, с которым его нашел Азарик…
— …так что меж нами нет пропасти, разделяющей брата и сестру, — донеслись до Марка слова Орбелии.
— Квинт Орбелий усыновил меня, значит, я сын Квинта Орбелия… — медленно и тихо произнес Марк, как бы размышляя сам с собой.
Орбелия прервала свою речь на полуслове. Похоже, Марк не слушает ее… Что ж, его можно понять: когда Квинт Орбелий рассказал ей все, она была растеряна, сметена… Каково же теперь ему?