— Но, госпожа, я не могу… Я не могу отлучиться из дворца…

— Что это еще такое? — грозно нахмурилась Мессалина.

— Он и в самом деле не может, — поспешил на помощь преторианскому трибуну Нарцисс. — Таков уж приказ Клавдия: трибун, чья когорта охраняет дворец, не смеет отлучаться. Но ты, Секст, можешь отрядить двух-трех человек, чтобы они проводили Ливию.

— Ну так пусть отрядит! — вскричала Мессалина и развернулась к Ливии: — Что же ты разлеглась? Иди!

Слезы Ливии высохли. Мессалина никогда не была добра с ней, хотя никогда не была и зла — Мессалина интересовалась ею настолько, насколько она могла Мессалину развлечь. Развлечения эти до недавнего времени были довольно невинны, но теперь Мессалина переступила черту, отделявшую шутку от издевательства, приказав ей следовать за преторианским трибуном немедленно, — Мессалина это сделала не иначе как для того, чтобы выставить на всеобщее обозрение ее наготу. Ведь она была нага, совершенно нага — от взоров ее заслоняла туника, накинутая, как тряпка, поверх груди.

— Долго тебя еще ждать? — осведомилась Мессалина. — Или, может, ты ожидаешь, когда я прикажу Суфрату прикрыть тебя своим телом?

Ни одна плаксивая морщинка не появилась на лице Ливии. Спокойно, будто находясь в полном одиночестве, она встала, отринула с груди своей тунику и медленно, неторопясь, натянула ее на себя.

Марк был потрясен. От него не скрылась уловка, острая мордочка которой выглядывала из слов Мессалины, словно шип репья. Он понял, что Мессалина так спешила с Ливией только для того, чтобы насладиться ее смущением, ее стыдом, ведь Ливия для того, чтобы пойти с преторианским трибуном, должна была одеться. Приказание немедленно убраться означало приказание немедленно одеться, то есть одеться в присутствии четырех мужчин: Секста Силия, Нарцисса, самого Марка и окаянного Суфрата.

Марк уже собрался закрыть глаза, чтобы соблюсти порядочность, но выражение лица Ливии его остановило. Лицо Ливии было одухотворено бесстрастностью, ибо это была не бесстрастность безумия или же опьянения до бесчувствия, но бесстрастность стойкости.

Как зачарованный, смотрел Марк на облачение Ливии в одежды. И на память ему пришли те три случая, когда Ливия спасла его: на корабле она предупредила его о нападении любовника Мессалины, на Палатине она помогла ему выбраться из эргастула, в доме Клавдия она приняла присланный ему яд. Он, безумец, искал стойкость, он силился понять, что такое стойкость и в чем она заключается, а стойкость-то была перед ним. Он искал стойкость для себя, а стойкость, оказывается, заключалась в том, чтобы, не колеблясь, когда потребуется, прийти на помощь ближнему, близкому… Насколько близкому?

До сих пор Марк относился к Ливии хорошо, по-товарищески, он был благодарен ей за все, что она сделала для него, он, не колеблясь, поспешил ей на помощь, как только в этом возникла нужда, но при всем том Ливия оставалась для него сторонним человеком — человеком, безусловно, хорошим, но не более. Правда, раз или два Марк подумал о ней как о женщине, вернее, как о самке, но подумал так, мимоходом. Теперь же Марк видел перед собой не товарища и не женщину, а богиню. Богиню Стойкости.

— Пойдем, пойдем же…

Марк оглянулся на голос: то Нарцисс тянул его за тунику.

Оказалось, что Ливия вместе с Секстом Силием уже вышла из комнаты, вышла и Мессалина. В комнате оставались только он, Нарцисс и Суфрат, понуро стоявший у окна. Суфрат стоял обнаженным и не торопился одеваться — у него не было комплексов.

— Ну что же ты? — повторил Нарцисс, дергая Марка за тунику. Видимо, он горел желанием узнать, почему же Марку не спалось этой ночью.

— Иду!

Марк взял со столика у двери свиток, который он бросил туда, схватившись за меч (глаза Нарцисса алчно блеснули — можно было подумать, вольноотпущенник догадался, что это был за свиток), и пошел за Нарциссом.

Дверь за ними захлопнулась, а Суфрат все стоял у окна, что-то шевеля своими толстыми губами.

В комнате Грез всегда было сумрачно: Мессалина велела днем зашторивать окна, а ночью более одного светильника не зажигать. Свет, говорила Августа, рассеивает мысли, эта же комната предназначалась для раздумий, так что в ней должно было быть полутемно. В центре комнаты было установлено чучело большого тигра, которое будто бы содействовало раздумьям, — как символ, изображавший опасность и тем самым призывавший к осторожности.

Мессалина опустилась в кресло, покрытое шкурами леопардов, и вопросительно посмотрела на Нарцисса.

— Что у тебя за свиток, Марк? — спросил Нарцисс.

— Это письмо Камилла Скрибониана к сенаторам Рима.

У Нарцисса пересохло во рту:

— То… то самое?

— Да.

Марк протянул свиток Нарциссу, тот схватил его и быстро развернул.

— Так и есть… Как же ты раздобыл его?

— Пизон сам прислал мне этот свиток только что. Я не просил его об этом, я даже ни словом не обмолвился, что знаю о письме Скрибониана. Более того: накануне мы расстались с ним, разругавшись.

— Ты говоришь загадками, милый Марк, — сказала Мессалина грозно-ласково.

— Я и сам не знаю, с чего это ему вдруг взбрело в голову передать мне это письмо. У меня единственное объяснение — Пизон сошел с ума. — Видя недоверие в глазах Нарцисса, Марк поспешно продолжил: — Да-да, сошел с ума! В последней нашей встрече он сначала нес какую-то чепуху про бессмертие — что, мол, возможно достичь бессмертие через смерть, — а потом принялся ругаться и хохотать…

— Ладно, понятно. Бред, возбуждение — словом, все признаки сумасшествия налицо, — недовольно подытожил Нарцисс — эта история с помешательством Пизона ему не понравилась. — Неясно одно: как Пизону стало известно, что ты хотел от него получить?

Марк пожал плечами. Нарцисс уставился в пол, теребя ногою краешек ковра.

Немного подождав, будто тоже думая, Мессалина посмотрела на Нарцисса:

— Так откуда же Пизону стало это известно?

— Не знаю, госпожа, — со вздохом отозвался Нарцисс. — О том, что я подослал к Пизону Марка, знал Паллант, а Каллист мог это узнать, ведь про письмо Скрибониана мы с Паллантом узнали от него. Но как бы то ни было, не это сейчас самое главное: главное, что письмо Скрибониана у меня. И в этом письме громадная сила: такая, что всякий, кто соприкасается с ним, будет уничтожен, ошибись он хоть на малость…

— Это еще почему?

— Это письмо слишком много значит, госпожа моя (Нарцисс слегка поклонился Мессалине), и поэтому и Каллист, и Паллант, да и сенаторы захотят его заполучить. Мы же можем уберечься от коварства врагов только одним способом: мы должны как можно быстрее показать письмо императору, тем самым обесценив его.

— И что это значит «быстрее»? — поинтересовалась Мессалина.

— Немедленно.

— Придется разбудить Клавдия…

— Придется.

Нарцисс вдруг увидел Марка: беседа в дальнейшем, похоже, вовсе не нуждалась в его присутствии.

— Ты можешь идти, дружок! — улыбнулся Нарцисс Марку. — Мне ты больше ничего не должен. Забеги только ко мне завтра, и на этом мы с тобой распрощаемся.

— Завтра? А зачем?

— Ну как же, как же! Завтра, благородный Орбелий, мы решим, как ты передашь мне купленный на мои деньги дом — разумеется, ты понимаешь, что я не дарил его тебе, а лишь дал возможность попользоваться им то время, которое было необходимо для выполнения моего задания. Кстати, денег на задание я дал тебе, кажется, больше, чем стоит дом, — поговорим и об этом.

Нарцисс показал взглядом на дверь.

— Погоди, господин мой! — воскликнул Марк. — Еще не все… Я говорил тебе, что Орбелия, жена Пизона, — моя сестра. Пизон прислал мне письмо Камилла Скрибониана — я утверждаю, он и в самом деле безумен! Позволь же мне избавить сестру мою от безумца! Дай людей, господин, и приказ — Орбелию нужно выручать немедленно! — Марк рванулся к Мессалине. — Помоги, госпожа!

Мессалина, уже не испытывавшая к Марку никакого влечения, наслаждалась трудным положением, в которое он попал.