Вспоминаю с благодарностью Николая Павловича — подарок сделал поучительный.
Еженощно при мне, сидящей за книгами, появлялась Валентина Михайловна ставить чайник на плитку и давать бессонному Лосеву снотворный напиток с теплой сладкой водой. Сон был утерян Алексеем Федоровичем перед самой войной после больших неприятностей и как бы в предчувствии многих будущих бед. А потом, жалея Валентину Михайловну, и я научилась подогревать этот чайник среди ночи и готовить бесполезный напиток — все равно не сплю. Затем процесс этот усовершенствовали, стали наливать в термос и ставили у кровати Алексея Федоровича на стул вместе с порошками. Толку было мало. Человек думал ночью, чтобы работать бесперебойно днем, и снотворные не помогали, засыпал утром, уже изнемогая.
Чего только Валентина Михайловна не придумывала! Подружилась в соседней поликлинике с сестрой медицинской, Надеждой Ивановной, которая приходила к нам делать Алексею Федоровичу какие-то полезные уколы (я в этом не разбиралась). Сестра верующая, православная, приносит старые, я бы сказала, душеполезные книжечки. Очень хочет помочь Алексею Федоровичу, советует сходить к ее знакомой, врачу, да не простому. Надо привезти с собой чай и сахар — денег не берет. Еду, конечно, я, как полагается. Замоскворечье. Старый деревянный дом, коридоры, перегородки, переходы. Наконец нашла. Узкая длинная комната с одним окном, пианино, диванчик узкий, на стене картина большая из жизни Христа, стенной шкафчик — ничего лишнего. Врач, женщина лет сорока, тоже узкая, тонкая, голос ласковый, тихий. Из шкафчика вынимает чистое полотенце, кладет сахар и пачку чая, водит над ними рукой, крестит, глаза закрыты и как во сне, ни слова, но зевает с вздохами. Мне даже стало страшновато. Потом как бы просыпается, улыбаясь, передает мне чай и сахар — теперь это будет пить Алексей Федорович и обязательно заснет. Садится за пианино, играет неведомый мне торжественный хорал, встает, крестится и ласково со мной прощается.
Дома рассказываю Валентине Михайловне о враче. Она смущена, но все-таки чай завариваем, даем Алексею Федоровичу пить. Толку никакого. Не спит, как всегда. Теперь вспоминаю, как экстрасенсы Спиркина тоже клялись вылечить Алексея Федоровича от бессонницы и уж каких манипуляций не делали (тоже водичку пить, ими наэлектризованную якобы, — сущая ерунда, или нитками обвязывать палец — Алексей Федорович все это вышвырнул с презрением) — все напрасно. Нельзя человека думающего, мыслящего, в уме слагающего книги, заставить не думать, не мыслить, книг не сочинять. Так и страдал до конца жизни.
А милая Надежда Ивановна стала через много лет знаменитой особой. Она увлеклась Цветаевой, все силы свои направила на восстановление ее квартиры, дома, на создание музея цветаевского. Жила она рядом с нами, на углу Сивцева и Староконюшенного, и я общалась с ней по телефону. Она все собиралась к нам в гости, да так и не собралась (была уже совсем немощной, жаловалась мне), умерла, не повидавшись, старинная наша знакомая, глубоко нам сочувствующая, Надежда Ивановна Катаева-Лыткина. А одна из давних ею принесенных книг для Валентины Михайловны так и осталась у меня на память.
Уж очень не везло Алексею Федоровичу с вмешательством психотерапевтов, обладавших даже гипнотизерскими способностями. Пришлось к ним обращаться мне после смерти Валентины Михайловны. Появился у нас видный, интересный, совсем заграничный доктор Богдан Евгеньевич Довбня — светило психиатрии. Оказалось, что наш доктор еще помнил Алексея Федоровича с 1920-х годов. Особенно внимательно обращался с Алексеем Федоровичем, время от времени поглядывая на великолепный сапфир — кольцо с камнем, — нечто вызывающее, да еще у мужчины, да еще у доктора — в нем, наверное, крылась особая сила. А кончилось очень забавно. Алексей Федорович уложен на свой диванчик, чтобы удобнее засыпать при сеансе. Доктор произносит гипнотическим голосом: «Вы уже засыпаете, вы уже засыпаете, вы уже спите». И тут Алексей Федорович ни в одном глазу: «А я вовсе и не сплю». Этим все и кончилось. А знаменитый Владимир Евгеньевич Рожнов! До него не доберешься, так важен, но давняя ученица Алексея Федоровича, Розочка Любошиц (доброты редкостной), пациентка профессора, быстро нас соединила. И что же, Владимир Евгеньевич так заинтересовался Лосевым, что приходил в гости, беседовал о диалогах Платона, получил их в подарок (значит, 1960-е годы) и, по Платону, решил беседовать со своими пациентами. Встает вопрос — кто кому помог?
Как-то совершенно неожиданно телефонный звонок. Старинная приятельница Валентины Михайловны, жена Михаила Фабиановича Гнесина, Галина Маврикиевна. Мы одни (Валентины Михайловны нет уже на свете), и вдруг через много лет озаботилась Галина Маврикиевна о бессоннице Алексея Федоровича. Кто сказал? Может быть, от Скребковых узнала? Требует, чтобы Алексей Федорович перебирал в уме все части тела от ног до головы и повторял: «Я сплю», «мой палец спит», «моя нога спит». Алексею Федоровичу эта ерунда совсем не пришлась по вкусу. Обещал, что будет исполнять, но, конечно, такой чепухой не стал заниматься. А «заботливая» Галина Маврикиевна исчезла уже навсегда. Никогда ни ее не слышали, ни о ней.
Был у нас интересный человек (по-моему, учился у Алексея Федоровича в Институте слова в 1920-х годах), Александр Петрович Примаковский, большой книжник, работал в так называемом ВААП’е, знал языки, диссертацию кандидатскую защитил о том, как Ленин работал над книгой «Материализм и эмпириокритицизм» (источники, использованные Лениным, книги, газеты и т. д.). Александр Петрович — большой любитель лечебных трав, живет по Киевской дороге под Москвой и выращивает разные редкости, которыми и нас снабжает, для сна Алексея Федоровича все придумывает, даже травников-стариков привлекает. Мы с Валентиной Михайловной слегка подсмеивались над Александром Петровичем, а с моей сестрой Миночкой так просто насмехались, но он кроткий, не обижался. Однажды принес траву Herba Hellenium, которая якобы придает невероятную силу и по-русски называется девясил. По рецепту Александра Петровича настояли в графине (сложная процедура), напиток приятный. Но Алексею Федоровичу все равно ничего не помогало. Уже после Валентины Михайловны пытался опять нас приучить к этой «траве Елены» (мыслится — Елены прекрасной), но весь графин опустошили рабочие во время ремонта — уж очень хороша водица. Огорчился Александр Петрович, принес какой-то порошок из пчелиных крылышек (но я не решилась его давать Алексею Федоровичу), а потом какие-то схемы упражнений для сна. Все напрасно. Хороший был человек Александр Петрович. Некоторые книги от него до сих пор помню, например, одну английскую об Орфее, где собран громадный материал. Все говорил Александр Петрович, что травы помогут ему долго жить, но умер раньше Алексея Федоровича.
А помогал много лет массажист, обрусевший китаец (приехал строить социализм в СССР) Цзюй (мы его звали Николай Васильевич, или просто Коля Васильевич), да Федор Дмитриевич Карнеев, лечивший пчелиным ядом очень успешно (на себе я тоже пробовала). Официальная медицина его не принимала, но приютил важный академик в своем институте. Федор Дмитриевич не раз буквально спасал Алексея Федоровича. Поневоле задумаешься о пользе врачебной помощи.
Зато с глазами вначале хорошо помогала известный в Москве врач-гомеопат, окулист, Быстрицкая. Лечила и меня заодно. Приезжала к нам домой. В «Воспоминаниях» С. И. Фуделя прочитала я, что он тоже лечился у Быстрицкой и тоже как будто успешно (см. 1-й том его сочинений, М., 2001, письмо № 186). Но дальше ничто не могло помочь, совсем как еще в начале сороковых. Не дало результатов лечение алоэ по методу знаменитого профессора Дм. П. Филатова и его супруги, доктора Скородинской. Зрение катастрофически ухудшалось.
Вопреки всем целителям и дипломированным врачам, Алексей Федорович жил полной жизнью.
Наш общий интерес к стихам привел Алексея Федоровича к мысли — а почему бы не почитать древнегреческих поэтов, сочетая их с античными мотивами в русской поэзии, конечно, у тех же символистов, хотя бы у Вяч. Иванова и Брюсова, как ни различны эти последние, и может, даже и хорошо, что так непохожи. Этой идеей заразили даже коллег по кафедре. Тем более что там были такой тонкий ценитель и переводчик древней поэзии, как Владимир Оттонович Нилендер, друг Лосевых, или Сергей Петрович Кондратьев, блистательный переводчики «Дафниса и Хлои».