Родители, между прочим, помогают отстающим. Я сама видела, как мама, в черном платье и белом шерстяном платке, давала дополнительные занятия для отстающих уже после окончания классных занятий. Обычно в одном из рекреационных залов, что хорошо видно через стеклянные двери.

В классах назначается дежурный. Он отправляет всех на перемену, открывает форточки, проветривает. Убирают классы и коридоры только «нянечки» в серых халатах. Никакие родители и никакие ученики не моют ни полы, ни окна, как сейчас принято. Наше дело — учиться. И никаких подношений учителям. Ни у кого в голове даже не было таких странных мыслей — задобрить цветами, конфетами, духами, деньгами. И родители, и учителя — совсем не теперешние: сохранялось благородное и чистое отношение к делу, на которое ты поставлен. И мне, дочери человека, который заведовал сектором начальных и средних школ в ЦК ВКП(б) и был заместителем заведующего отдела школ (туда входили и высшие школы), спокойно ставили двойки и тройки по математике, химии или физике. И я не пряталась за спину своего отца.

А сколько забавных наивностей в школе! В младших классах я — санитарный сектор: сумка с красным крестом на плече, проверяю руки и ногти перед началом занятий, слежу за чистотой в классе — иначе зову «нянечку» убирать. Или — нас регулярно водят на врачебный осмотр, прописывают витамины, делают прививки. И я, ученица младших классов, с чувством необычайной важности сообщаю врачу, что делать прививку мне нельзя. В нежнейшем возрасте было воспаление почечной лоханки. Одно это словосочетание «почечная лоханка» повергало меня в недоумение и вместе с тем в состояние какой-то исключительности. Что это за лоханка? (В лоханках, говорят, когда-то стирали в бедных семьях.) Удивляюсь, что врач выслушивает серьезно, что-то пишет и отпускает. Или — в классе раздают анкеты. Мы вообще заполняем их довольно много — говорят, педология. Другое дело — записывать и выучивать «шесть условий товарища Сталина»: мы поставим страну на рельсы индустриализации. Как здорово — рельсы, паровоз, и полетели: «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне — остановка. Иного нет у нас пути. В руках у нас винтовка» — это мы бойко распевали, не понимая, что плохо в коммунизм загонять винтовкой. Мы, правда, винтовку боевую в руках не держали — военного дела в наших классах нет, а есть забавный «урок труда», во время которого я никак не могу сколотить скамейку (о слесарных делах я уж и не говорю).

Так вот об анкетах. Последняя анкета выясняет вопрос, как живут школьники. Красная Пресня — район рабочий. Как будто неизвестно, что большинство ютится друг у друга на головах в так называемых коммуналках?! (Вот и загнали винтовкой!) Неужели кому-то из детей помогут? Дадут лишнюю площадь? Известно одно — никогда. Среди вопросов один замечательный: «Есть ли в Вашей квартире клопы?» Именно в «Вашей квартире». Обладателей квартир — единицы. В коммуналках всем понятно, что если клопы заведутся в одном месте, то сколько их ни выводи, они все равно не исчезнут, а скроются в другом. Так, например, бывало в студенческих общежитиях, где я живала. Вижу, как сейчас, свой детский почерк и откровенное признание: «Клопов нету». Попробуй они появиться в нашей квартире! У мамы идеальный порядок, и под нами живут порядочные люди — летчик Сердюк с дочкой Авиетой — новое имя (хорошо, что самолетное, а не «Облигация», например), а еще ниже — дипломат Целлер. Что вы, у нас «клопов нету».

Вообще мы в младших классах забавные. С учителями почти в домашних отношениях. В классе, где учится мой младший брат, ребята не могут выговорить имя учительницы — Маргарита. Тогда она им разрешает называть ее «товарищ Мара». Хорошо, что не «товарищ Марго». А я доверительно сообщаю, подойдя к столу учительницы, рассказывавшей о 9 января 1905 года: «А мой брат родился 9 января». Учительница улыбается довольная, и я довольная сажусь за свою парту второго ряда. Я не понимаю, что мой брат родился 9 января 1919 года, а совсем не 1905-го, да и учительница не собирается уточнять дату рождения. До чего же наивные мы были!

Сижу я близко к доске, потому что постепенно развивается близорукость, но очки буду носить по временам, в последних классах. Мама всегда рассказывает, что мы, дети, имели прекрасное зрение, а испортили его в школе. Думаю, что верно.

Школа работает в три смены (школ мало, а население нашего района растет). Занятия начинаются в восемь часов. Ох, как противно, во мраке, особенно осенью, по грязи тащиться в школу. Тьма, кое-где огоньки. Каторга — вставать так рано! Зачем мучить детей и вообще людей? Взрослые, например, и по ночам работают на заводах и фабриках — «непрерывка». Школа хорошая, но тащусь туда с трудом. О, если бы мороз, да в двадцать градусов. Есть правило — школы не работают при минус двадцати. Какое счастье, если выпадет такой день, да не один! Неужели дома? Ан нет, всего восемнадцать — ползешь в темноте, благо недалеко. Лампочки в школе слабенькие, почти весь год при плохом электричестве, вот вам и близорукость. Но как только разденешься и войдешь в класс, все неприятности забываются. Особенно хорошо, когда диктант или классное сочинение. Одно удовольствие. А с задачами — одна беда.

Становимся старше, бросаем портфельчики и заводим чемоданчики — все девчонки без исключения. Идешь, придерживая пальцем, чтобы не раскрылся, зато модно, а на голове берет. Девчонки в старших классах уже начинают друг другу завидовать, кто что надел. Одеты ведь очень просто, богатых нет, и любая ленточка или бантик уже заметны. Никаких украшений, это строгое правило и очень правильное. Я ношу черный передник и коричневое платье, белые воротнички и манжеты, как у гимназистки. Но такой наряд вызывает у некоторых моих одноклассниц настоящую злобу. «Интеллигенток» — так они называют меня.

Единственное утешение — наша дружба с Туськой, которая заодно со мной тоже надевает такой же гимназический наряд, и к нам боятся приставать. Туська умеет огрызаться. Черные фартуки удобны на занятиях по химии. В кабинете большие столы, у каждого кран для воды, мало ли что понадобится для опытов. Но в этом кабинете выдают синие халатики, такие же, как на занятиях по труду.

Я сижу в 6-м и 7-м классах вместе с мальчиком Вадимом Борисовым, блондином, в замшевой курточке (тогда это редкость), умным, с головой в поэзии и литературе вообще. Он в школе носит простую фамилию — Борисов, но я знаю его сестру Туею (по-настоящему Инна), она учится в классе с моим братом (они питают друг к другу романтические чувства), и ее фамилия Шерн-Борисова, из семьи журналиста, бывающего за границей. Мы с Вадимом тоже в романтической дружбе, что характерно для 7-го класса и четырнадцати лет, а Туська дружит с Жоржем Скачко. Но они после школы поженятся, Вадим погибнет на фронте, а мой брат изменит Тусе-Инне, и жизнь его пойдет совсем не романтическим путем, к нашему семейному несчастью. Но в конце концов прах крещенного перед смертью Михаила (бывшего Хаджи-Мурата) упокоится в нашей ограде, где нашли последний приют Алексей Федорович и Валентина Михайловна Лосевы. Все кончилось правильно.

А уж что творилось во время столетнего юбилея Пушкина (1837–1937)! Тут тебе политические процессы один за другим, расстреливают, арестовывают. Смерть несут и пушкинские торжества, теперь уже не классово чуждого, а народного, прямо революционного поэта.

Наш школьный театр разошелся вовсю. Мы еще раньше ставили «Женитьбу» Гоголя, и очень весело. В одном из рекреационных залов — эстрада, и там обычно вечера поэзии, музыки или драмы. Как задорно поет наш хор на этой эстраде, и я в том числе, песни из оперы Тихона Хренникова «В бурю» — опять революция, музыка бодрая, почти маршевая и, удивительное дело, даже мелодичная, где надо. Мне, например, очень нравятся его песенки для шекспировской комедии «Много шума из ничего». Очень изящные. Конечно, мы с папой идем на посвященную Пушкину замечательную выставку (ее потом перевели в Ленинград). А еще по пригласительному билету в Большой театр — на торжественный правительственный вечер.