Лосев окончил университет в 1915 году, а Нилендер, старше на десять лет, — в 1916-м, но уже будучи человеком известным, поэтом, переводчиком, близким к символистам, участником их журналов и издательств («Весы», «Золотое руно», издательство «Мусагет»), Он переводил фрагменты загадочного, темного Гераклита Эфесского (1910), орфические гимны (не увидели света — погибли), а кроме того, бывший гардемарин, был другом сестер Цветаевых, Марины и Анастасии, немного в него влюбленных. Владимир Оттонович в молодости был красив (сквозь старческие черты так и сквозит эта былая красота).

В советское время трудно жить поэтам-символистам. Но спасают древние языки. И Владимир Оттонович зарабатывает на жизнь переводами: латынь и греческий знал с самых юных лет (отец директор Нежинского лицея, основанного в конце XVIII века Александром Андреевичем Безбородко, канцлером и светлейшим князем — 1747–1799).

Нилендера влечет греческая трагедия (жизнь символиста, попавшего в революционную бурю, не трагедия ли?). В 1927 году вместе со своим ближайшим другом, Сергеем Михайловичем Соловьевым, племянником философа Владимира Соловьева (отец Сергея умер, а мать в горе застрелилась), обращаются к образу Прометея — недаром Маркс, назвал его «первым мучеником в философском календаре».

К тому же оба, и Владимир, и Сергей, живут трудно. Что можно особенно заработать в Румянцевском музее (библиотеке, названной после основательного разорения советскими культуртрегерами Библиотекой имени Ленина)? В этом пока еще тихом месте многие находили пристанище — книги и рукописи знали, читали, любили (как и знаменитый философствующий собеседник Толстого и Вл. Соловьева Николай Федоров, автор «Общего дела» — тоже библиотекарь). Жили вместе, вместе увлекались гностиками и вопросами веры (С. Соловьев не раз покидал православие для католичества, очень был несчастен и умер в войну в полном безумии).

Но тут в 1927 году сообразили издать Эсхиловского «Прометея прикованного» (Гослитиздат. М.; Л.), да не просто сделать общий перевод, но еще и реконструкцию дошедшего в жалких фрагментах «Прометея освобожденного». Очень смелая получилась реконструкция с хором титанов, океанид, людей (а они еще делятся на четыре хора — старики, юноши, девушки, дети) — апофеоз Прометея, хотя в науке так и не установлен порядок трилогии, и с 1828 года споры не прекращаются, да и Эсхил как автор взят под серьезное подозрение[337]. Удалось даже привлечь Анатолия Васильевича Луначарского, единственного образованного среди большевиков (учился в Первой классической Александровской гимназии в Киеве, где и Михаил Булгаков и Н. П. Анциферов), и тот написал, конечно в содружестве с С. М. Соловьевым, вступительную статью.

Путь для печатания переводов открылся. Вместе с С. В. Шервинским (тоже поэт по призванию, переводчик по необходимости, но талант светит) переводят Софокла, и не раз выходит любимый Владимира Оттоновича драматург по-русски. И любимой оказалась «Электра» Софокла, которую даже я сподобилась включить ради нашего друга, вместе с «Прометеем прикованным», в сборник «Греческая трагедия», издаваемый для юношества.

Когда открыли в МГПИ классическое отделение в 1944 году, Алексей Федорович, чтобы помочь Владимиру Оттоновичу, уговорил заведующего пригласить его для преподавания — заработок поэту нужен. А ведь кончилось все плохо. Увлеченный преподаватель читал на занятиях свой перевод «Электры» и комментировал его, при этом нещадно дымя папиросами (заядлый курильщик). На третьем курсе выяснилось — грамматики никто не знает совсем, и меня, аспирантку, направили исправлять положение. На курсе училась моя приятельница Юдифь Каган. Вот было веселье — зубрили пропущенное за несколько лет. У меня сохранились тетради для работы со студентами с примерами, таблицами, переводами, словами. Но к пятому курсу зав кафедрой решил перебраться в университет и все прикрыл. Это тот самый профессор Н. Ф. Дератани, что Лосева травил как раз в середине сороковых. И Владимир Оттонович потерял работу. Но дружба наша сохранилась, и посещения почти еженедельные продолжались, причем среди дня, с беседами, с клубами дыма. Алексей Федорович и Валентина Михайловна хорошо понимали бедного Владимира Оттоновича. Жена его, Надежда Алексеевна, знаток балета, ритмов, танцев, подрабатывала росписью платков и тарелок. Жить надо хоть так.

Помню, как уже после кончины Валентины Михайловны нас пригласил к себе Владимир Оттонович, чтобы передать и продать ряд книг — денег нет. Господи, как тяжко видеть самую настоящую бедность в коммуналке на Остоженке, на каком-то верхнем этаже. Не хотел Владимир Оттонович идти по букинистам-жуликам и предпочел Лосева, он ведь знал настоящую цену книгам. Возились, на полках перебирали давно никем уже не бравшиеся в руки греческие и латинские книги — а нам пригодятся: ведь сколько их потерял Алексей Федорович в войну! Так появились у нас книги Вяч. Иванова «Эллинская религия страдающего бога» (М.: Мусагет, 1914, с дарственной В. О. своей жене в 1953 году, с вписанными от руки страницами 225–228, очень аккуратно), его же «О Дионисе орфическом» с дарственной: «Дорогому Вл. О. Нилендеру всегда любящий Вяч. Ив.» (вырезал из «Русской мысли» — ведь Вл. Отт. переводил орфические гимны, и орфики его интересовали), «Дионис и прадионисийство» (Баку, 1923, с загадочной надписью самому Нилендеру на добрую память в 1924 году, напоминающей росчерк Бердяева (?!), и опять-таки в 1953-м — подарок жене, в тот же самый день, 1 мая 1953 года, что и «Эллинская религия»). Здесь же — совсем не античное — книжечка «Второе рождение», и тоже с дарственной: «Владимиру Оттоновичу Нилендеру на добрую память от всего сердца. Б. Пастерн. 19.IX.32» (это когда Борис Пастернак заново родился, встретив ту, которая стала его второй женой, красавицу Зинаиду Николаевну), а там и греческие, в том числе погибший у Алексея Федоровича том сочинений Гомера 1911 года с предисловием (я его всегда показываю студентам): Homeri opera. Rec. Th. M. Allen. T. V. Oxonii, с росписью Владимира Оттоновича 1913 года (с гимнами гомеровскими, фрагментами хрестоматии Прокла, жизнеописанием Гомера). Надо сказать, что Владимир Оттонович любил подчеркивать слова, строки, вписывать на полях некоторые знаки и всегда аккуратно. После разбора книг пили скромный чай, а перед этим, смущаясь, Надежда Алексеевна повела мыть руки в общественную ванную комнату, где ржавчина проела давно не белую ванну, где краны, кроме одного, не открываются, а мыло надо уносить, иначе другие унесут. Я хоть и живала в общежитиях, но там очень следили за чистотой, да и ванн не было — иди в баню, и мы ходили, и тоже все очень аккуратно и чисто. Да, уж лучше наше общежитие на Усачевке (бани рядом), чем интеллигентная коммуналка на Остоженке, — незабываемо (а жили в коммуналке все «бывшие»).

После кончины Владимира Оттоновича его вдова как-то снова пригласила нас, чтобы передать-продать гигантские тома Тезауруса греческого[338] — никому давно не нужен, а Лосеву с его исследованием об имени, о слове — просто необходимо. С этими громадными фолиантами мы застряли в лифте, и наша домоправительница, Ольга Сергеевна Соболькова (она приехала вместе с нами), куда-то звонила, бегала, и наконец мы благополучно приземлились. Наверное, мощная «Сокровищница греческого языка» с большим трудом покидала свое давнее пристанище.

В последний раз помог Алексей Федорович старому другу, когда явилась к нам на Арбат родственница Владимира Оттоновича с просьбой дать отзыв об архиве Нилендера, чтобы Ленинская библиотека его приняла. Архив оказался небольшой (списки принесла), но были некоторые ценные рукописи самого Владимира Оттоновича, например «Сценическая ритмическая композиция древнегреческой трагедии», реконструкция театральной постановки (все та же «Электра» незабвенная), где измерен каждый шаг актеров в соответствии с каждым произнесенным словом (об этом я всегда на лекциях вспоминаю вместе с именем Владимира Оттоновича). Алексей Федорович дал не просто формальный отзыв, а внимательный и научно серьезный, да такой, что, как нам потом сообщила благодарная родственница, Ленинка не только согласилась принять архив (об этом шла речь), но даже купила его, деньги заплатила, и совсем неплохие, к удивлению скромной нашей благодарной посетительницы. Думаю, что отзыв профессора Лосева сохранился в архиве одного из последних русских символистов[339]. И неслучайно в «Краткой литературной энциклопедии» (1968) есть небольшая статья «Нилендер».