Когда ж пробьет желанный час

И встанут спящие народы —

Святое воинство свободы

В своих рядах увидит нас.

Любовью к истине святой

В тебе, я знаю, сердце бьется,

И, верно, отзыв в нем найдется

На неподкупный голос мой.

Я у матушки выросла в холе

И кручины не ведала злой,

Да счастливой девической доле

Позавидовал недруг людской.

Речи сладкие стал он, лукавый,

Мне нашептывать ночью и днем;

И наскучили смех и забавы,

И наскучил мне матери дом.

Сердце билось испуганной пташкой,

Не давало ни часу заснуть;

Подымалась под тонкой рубашкой

Высоко моя белая грудь.

Я вставала с постели босая,

И, бывало, всю ночь напролет

Под окошком кого-то ждала я —

Всё казалось мне, кто-то идет…

Я ждала и дождалась мило́ва,

И уж как полюбился он мне!

Молодца не видала такого

Прежде я никогда и во сне.

Очи карие бойко глядели

На меня из-под черных бровей;

Допытать они, видно, хотели,

Что в душе затаилось моей.

Допытали они, что готова

Хоть на гибель для них я была…

И за милым из дома родного

Я, как малый ребенок, пошла.

Был он барин богатый и где-то

Всё в далеких краях проживал;

Слышь, лечился — и только на лето

Он в поместья свои наезжал.

Только лаской его и жила я,

Белый свет с ним казался милей;

Нипочем было мне, что дурная

Шла молва про меня у людей.

Да не думала я, не гадала,

Что любви его скоро конец;

Вдруг постыла мило́му я стала —

И с другой он пошел под венец.

Не пригожим лицом, не красою

Приманила дворянка его;

Приманила богатой казною —

Много взял он за нею всего.

С той поры будто солнышка нету.

Всё глухая, осенняя ночь;

Как ни жди, не дождешься рассвету;

Как ни плачь, а беде не помочь.

И с красой я своей распрощалась!

Не узнала б теперь меня мать:

Ни кровинки в лице не осталось,

Словно зелья мне дали принять.

Ах! изменой своей — не отравой —

Он с лица мне румянец согнал…

Буду помнить я долго, лукавый,

Что ты ночью мне летней шептал!

Ни слова, о друг мой, ни вздоха…

Мы будем с тобой молчаливы…

Ведь молча над камнем могильным

Склоняются грустные ивы…

И только склонившись, читают,

Как я, в твоем взоре усталом,

Что были дни ясного счастья,

Что этого счастья — не стало!

В голове моей мозг хочет треснуть,

Кровью сердце мое истекло;

Изменяют мне ноги… О Вилли!

Умереть, видно, время пришло.

Приложи свою руку мне к сердцу

И щекою приникни к моей.

И скажи — ты меня не забудешь,

Даже там, — даже в царстве теней?

О, к чему утешать меня? Полно!

Пусть беснуется горе в груди.

Только дай мне наплакаться вволю;

На колени меня посади.

Дай обнять твою голову, Вилли,

Дай облить мне слезами ее;

Дай потухшим глазам наглядеться

На лицо дорогое твое!

Никогда уж я больше не буду

На коленях сидеть у тебя;

Я, несчастная мать, без супруга,

Умираю, глубоко любя.

Приложи свою руку мне к сердцу,

Приложи ее крепче — вот так.

Это сердце так бешено рвется,

Что мой шелковый лопнет кушак.

Проклинаю тот день, как впервые

Образ твой в мою душу проник,

Рокового с тобою свиданья

Проклинаю я сладостный миг.

И ту рощу, тот рай, где, бывало,

Не устанем всю ночь мы бродить,

И судьбу, что меня допустила

Беспредельно тебя полюбить!

О, прости мне, мой милый; не слушай,

Я сказала тебе не в укор,

Но ведь я так глубоко страдаю,

Ведь на долю мне выпал позор!

Вижу — градом внезапные слезы

Из очей покатились твоих…

Но о чем же ты плачешь, скажи мне?

О грехе ль? о страданьях людских?

Опостылел мне мир этот, Вилли!

Я всех радостей стала чужда;

Чем была — не могу я остаться,

И женой мне не быть никогда.

О, прижми это сердце больное

К своему еще раз, еще раз…

Поцелуй эти впалые щеки,

На которых румянец погас!