Заговор против Павла I созрел уже к середине 1800 года. Вдохновителем его был екатерининский вельможа И. П. Панин, а руководителем и исполнителем петербургский военный генерал-губернатор граф П. А. Пален; причастен к заговору был и английский посол Ч. Витворт; была вовлечена также большая группа гвардейских офицеров. В сентябре 1800 г. состоялся конфиденциальный разговор Панина с Александром, в котором он «намекнул» на возможное насильственное устранение Павла. Далее все переговоры с Александром вел Пален. Александр дал согласие при условии сохранения жизни отцу, даже заставил Палена поклясться. «Я дал ему это обещание, — говорил после Пален, — я не был так безрассуден, чтобы ручаться за то, что было невозможно. Но нужно было успокоить угрызения совести моего будущего государя. Я наружно согласился с его намерением, хотя был убежден, что оно невыполнимо»[6]. Впоследствии Александр утверждал, что заговорщики его «обманули» и демонстративно удалил их всех в деревни. Некоторые исследователи полагают, что Александр лишь на словах потребовал от заговорщиков клятвы, хотя сам не рассчитывал на иной исход дела[7].

В начале марта 1801 г. Павел прослышал о готовящемся заговоре и поделился этим с Паленом. Медлить было нельзя. С Александром был согласован срок выступления — ночь с 11 на 12 марта, когда караул должны были нести солдаты Семеновского полка, шефом которого был Александр. В первом часу ночи Пален принес ему весть о «скоропостижной кончине» Павла I. Рассказывают, что Александр «залился слезами». Пален заставил его выйти к собранным во дворе Михайловского замка Семеновскому и Преображенскому полкам. «Довольно ребячиться, ступайте царствовать и покажитесь гвардии», — сказал он[8]. 12 марта 1801 г. был обнародован манифест, в котором говорилось: «Судьбам всевышнего угодно было прекратить жизнь любезнейшего родителя нашего, государя императора Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11-го на 12-е число сего месяца»[9].

При известии о смерти Павла I «столичное общество предалось необузданной и ребяческой радости, — вспоминал один из современников, — восторг выходил даже из пределов благопристойности»[10]. Дружный хор торжественных од приветствовал восшествие на престол Александра I. Среди них была и ода Г. Р. Державина «На всерадостное восшествие на престол императора Александра Первого». Правда, она не была пропущена в печать, ибо в ней содержался недвусмысленный намек на дворцовый переворот, но Александр пожаловал за нее поэту бриллиантовый перстень. День коронации нового царя приветствовал стихами и Карамзин. «После краткого и несчастливого царствования Павла вступление на престол Александра было встречено восторженными возгласами, — писал декабрист А. М. Муравьев. — Никогда еще большие чаяния не возлагались у нас на наследника власти. Спешили забыть безумное царствование. Все надеялись на ученика Лагарпа и Муравьева»[11].

Сам Александр своим поведением и даже внешним видом производил впечатление на публику. Скромно одетый император «запросто» разъезжал или гулял пешком по улицам Петербурга, и толпа восторженно приветствовала его, а он «милостиво отвечал на эту дань почтения»[12]. Самые его слова и поступки, по выражению А. М. Муравьева, «дышали желанием быть любимым».

В августе 1801 г. в Петербурге появился вызванный Александром из Женевы Лагарп. Но это был уже не тот республиканец и «якобинец», некогда смущавший придворные круги. Теперь он предостерегает своего воспитанника от «призрачной свободы народных собраний и либеральных увлечений вообще», указывает на пример Пруссии, «соединившей с законами порядок» — твердую монархическую власть. Он советует «сохранить в неприкосновенности» абсолютную власть. «Не дайте себя увлечь тем отвращением, какое внушает вам абсолютная власть, сохраните ее в целости и нераздельно», — говорил Лагарп. Он давал совет: «Надо приучать своих министров к мысли, что они — только уполномоченные», обязанные докладывать монарху все дела «во всей полноте и отчетливости»; царю следует «выслушивать внимательно их мнения, но решение принимать самому и без них, так что им остается лишь исполнение». Наконец, он требовал от Александра покарать убийц Павла, дабы впредь не было подобных покушений. Лагарп хотя и понимал вред крепостничества, но советовал Александру вести дело постепенно, «без шума и тревоги» и без малейшего посягательства на права собственности дворянства[13].

Александр вступил на престол со сложившимися взглядами и намерениями, с определенной «тактикой» поведения и управления государством. Современники говорили о таких чертах его характера и поведения, как скрытность, лицемерие, непостоянство: «сущий прельститель» (М. М. Сперанский), «властитель слабый и лукавый» (А. С. Пушкин), «сфинкс, не разгаданный до гроба» (П. А. Вяземский), «коронованный Гамлет, которого всю жизнь преследовала тень убитого отца» (А. И. Герцен). Отмечали в нем и «странное смешение философских поветрий XVIII в. с принципами прирожденного самовластия». Друг его юности Чарторыский впоследствии отзывался о нем: «Император любил внешние формы свободы, как можно любить представление… но кроме форм и внешности, он ничего не хотел и ничуть не был расположен терпеть, чтобы они обратились в действительность». Генерал П. А. Тучков отметил в воспоминаниях, что уже «при начале вступления на престол» Александра «из некоторых его поступков виден был дух неограниченного самовластия, мщения, злопамятности, недоверчивости, непостоянства и обманов». А. И. Тургенев (брат декабриста Н. И. Тургенева) называл Александра «республиканцем на словах и самодержцем на деле» и считал, что «лучше деспотизм Павла, чем деспотизм скрытый и переменчивый» Александра[14].

Александр I отличался поистине виртуозной способностью строить свои успехи на чужой доверчивости; обладая «врожденным даром любезности», мог ловко расположить к себе людей различных взглядов и убеждений: с «либералами» говорить о «либерализме», с ретроградами — о «незыблемых устоях», проливать «обильные слезы» с религиозной фанатичкой баронессой В. Ю. Крюденер, беседовать с квакерами о спасении души и веротерпимости[15]. За актерство современники называли Александра «северный Тальма» (знаменитый в то время французский актер).

Крайне самолюбивый, недоверчивый и подозрительный, Александр ловко пользовался людскими слабостями, умел играть в «откровенность» как надежное средство управлять людьми, подчинять их своей воле. Он любил приближать к себе лиц, плохо относившихся друг к другу, и ловко пользовался их взаимной неприязнью и интригами, а однажды так и заявил управляющему канцелярией Министерства полиции Я. И. де Санглену: «Интриганы так же нужны в общем государственном деле, как и люди честные, иногда даже более»[16].

М. А. Корф вспоминал, что Александр, подобно бабке своей Екатерине II, «в высшей степени умел покорять себе умы и проникать в души других, утаивая собственные ощущения и помыслы»[17]. Французская писательница мадам де Сталь, на которую Александр произвел большое впечатление при встрече с ним в 1814 г. в Париже, писала о нем как о «человеке замечательного ума и сведений». Александр говорил с нею о вреде деспотизма и заверял в своем искреннем желании освободить крепостных. В том же году во время визита в Англию он наговорил массу любезностей вигам и уверял их, что намерен создать оппозицию и в России, ибо она правильнее помогает отнестись к делу[18].