Но Лиза понимала, что время бежит очень быстро. Хотя она и была счастлива, довольствуясь эпизодическими ласками Адама, но подрастала Аманда и задавала все больше вопросов. Аманда хотела знать, почему у нее папа «не как у всех». В довершение многочисленных тревог Лизы в эту ночь у Аманды поднялась температура. Послали за врачом. Ничего страшного не произошло, просто сильная простуда, но Аманда расплакалась в кроватке, зовя папу. «Что будет, — думала Лиза, — если Аманда заболеет серьезно? Что будет, если, избави Бог, она пострадает в несчастном случае? Что если она умрет, а Адама не будет рядом?» И ее собственное личное счастье оправданно ли, если у ребенка нет «папы, как у всех»? Хотя Лиза обожала Адама, все же она нередко подумывала о том, чтобы возвратиться вместе с Амандой в Виргинию, предъявить права на свою собственность и, может быть, попытаться найти нового мужа. Но этому помешала начавшаяся там гражданская война. Поэтому, решила она, ей надо отдаться на волю Божью.

Но сейчас, сидя возле кроватки Аманды, слыша ее плач и вопросы о папе, Лиза чувствовала, что в недалеком будущем ей придется изменить свою жизнь.

— Я получила письмо от своего доверенного Билли Деври, — сообщила Лиза Адаму в следующую субботу во время их прогулки по прелестному пляжу перед коттеджем. — Он пишет мне, что сенатор Уитни стал теперь генералом армии конфедератов, и что он реквизировал особняк на плантации «Эльвира», превратив его в госпиталь для раненых солдат.

— Законно ли это? — спросил Адам.

— Билли утверждает, что я ничего не смогу сделать. Уитни близок к Джефферсону Дэвису и является одним из наиболее влиятельных людей Конфедерации, поэтому он может спокойно делать все, что ему заблагорассудится. Но меня особенно возмущает то, что он выловил большую часть моих бывших рабов и загнал их в рабочие бригады, которые обслуживают армию повстанцев. И он задаром заставил работать в госпитале Лиду, Чарльза и Дулси.

— Иными словами, он опять обратил их в рабство.

— Вот именно.

Стоял великолепный июньский день. С косы Клайд дул свежий ветерок. Но хотя и манило войти в воду, на пляже не было ни души — шотландцы считали, что в океане могут купаться только ненормальные. Лиза колебалась, сообщать ли Адаму другую новость из письма Билли, потому что это было связано с очень важными вещами в их взаимоотношениях. Во всяком случае, так она думала. Гражданская война, которая продолжалась уже два месяца, затронула жизни тысяч людей, в том числе и жизнь самой Лизы.

— Другая проблема, — продолжала она, решив все-таки сказать все до конца, — заключается в том, что они лишили меня также доходов.

Адам посмотрел на нее с удивлением.

— Каким образом?

— Опять же козни генерала Уитни. Билли пишет, что он добился конфискации Конфедерацией всех моих акций и облигаций, хранившихся в банке Ричмонда, и замене их облигациями Конфедерации, которые, вероятно, не будут приносить никакого дохода, пока не победит Юг. Поэтому я лишилась доходов. И это особенно неприятно потому, что мои деньги теперь помогают Югу, хотя я вложила их в ценные бумаги Федерации.

— На какие только чертовы проделки они не идут! Конечно, я обеспечу тебя любой нужной суммой…

— Нет! — Она остановилась, придерживая свои светлые волосы, которые теребили порывы ветра. — Судьба нам подарила четыре года замечательного счастья, пусть Сибил и занимала большую часть твоего времени. Но я была счастлива, в частности, еще и по причине своей финансовой независимости. Я не состояла в «содержанках». Знаю, что это мелочь в том, что многие считают «аморальным» сожительством, но для меня это важно. Ах, этот Уитни — чудовище, а не человек! Он отравляет мне жизнь! К тому же, не надо забывать и о Гаврииле. Он так хорошо учится в школе, а теперь у меня нет денег, чтобы платить за его обучение.

Она рассказала Адаму о Мозесе и о том, что она помогает воспитанию его сына в школе квакеров в Глочестере, штат Массачусетс.

— Знаешь, — сверкнул глазами Адам, — мы с тобой не скандалили четыре года. Не вступали даже в мелкие пререкания, верно?

— Мы жили, как в раю.

— Ну, думаю, нам придется все-таки поссориться.

— Но не из-за денег!

— Нет, именно из-за денег. Ты для меня практически жена, ты мать моей дочери. Почему ты не хочешь добровольно принять от меня деньги?

— Потому что не хочу делать этого. Хочу вести себя с этаким особым благородством. А по правде, просто я… ну, ценю свою независимость, хотя независима и не в полной мере.

— Знаю, что ты имеешь в виду, и люблю тебя за это. Но факт остается фактом, ты нуждаешься в деньгах, и если ты не хочешь принять их от меня в качестве подарка, то возьми их в долг, на какое-то время. Эта война долго не протянется, и из того, что я читаю и слышу, к сожалению, можно сделать вывод, что победят южане. Когда это произойдет, ты вернешь мне долг. Что в этом неразумного?

Она вздохнула.

— Наверное, ты прав. Я возьму в долг. Ах, Адам, какой ты замечательный человек, не удивительно, что я полюбила тебя.

Он обнял ее и расцеловал.

— Теперь, когда мы утрясли этот неприятный вопрос, мы можем поговорить и о более приятных вещах. Давай искупаемся.

— Ты сошел с ума. Вода еще ледяная.

— Я знаю, как тебя согреть после купанья.

— Нет. Есть еще одно дело.

Он отпустил ее.

— Что такое?

Они продолжали идти по пляжу.

— Оно касается Аманды, — продолжала Лиза. — Мы виноваты перед ней. Отец бывает с ней только эпизодически. И хотя местные жители относятся к нам как… ну, как бы там они к нам ни относились, все равно негоже так воспитывать ребенка. Ты это знаешь так же хорошо, как и я.

— Я люблю Аманду! Обожаю ее!

— Но дело-то не в этом. Как мне объяснить ей, где ты проводишь большую часть своего времени? Как мне ей объяснить, что у тебя другая семья, что у тебя теперь два сына, которые приходятся ей сводными братьями? Она даже не знает об их существовании. Как я объясню ей, кто же я такая? А ведь когда-то ей надо будет узнать об этом.

— Ты создаешь ненужные осложнения, — кисло произнес он.

— Конечно, я все усложняю. Но я должна позаботиться об Аманде, как и ты обязан подумать о Генри и об Артуре.

Он остановился и вновь обнял ее и расцеловал. Ветер раздувал и переплетал их волосы, когда они стояли обнявшись на пустынном пляже.

— Мы что-нибудь придумаем, — наконец, прошептал он. — Но я не отпущу тебя. Ты и я неразрывны.

Она слишком отчаянно любила его, чтобы говорить еще что-то. Во всяком случае, в данный момент.

В душную жаркую ночь 15 июля 1861 года по виргинскому берегу реки Потомак скакал галопом молодой человек в темном костюме и черной шляпе. Незадолго до полуночи он увидел, как среди деревьев на берегу реки дважды сверкнул огонек. Молодой человек, капитан Клейтон Карр из армии штата Виргиния, направил коня туда. Выдалась темная ночь, хотя отдаленные вспышки зарниц создавали некоторое тусклое освещение. Из-за деревьев вышел человек, вскинул ружье. Клейтон натянул уздечку коня.

— Палметто, — негромко произнес он.

— Гремучая змея, — отозвался встречный и опустил свое ружье. — Давайте мне своего коня. Лодка находится вон там внизу.

Клейтон тут же спрыгнул с коня, подал уздечку «гремучей змее». Потом побежал в кустарник, споткнулся, чуть не упал на грязный причал, возле которого сидел в лодке на веслах мужчина.

— Влезайте, — шепнул гребец. — Только сначала оттолкните лодку.

Клейтон сделал, как ему велели, оттолкнул лодку от берега и прыгнул на корму.

— Садись на скамейку, осел, а то мы перевернемся, — скомандовал мужчина. Клейтон повиновался, и мужчина начал грести, держа лодку поперек реки. Клейтон, изучавший классическую литературу в Принстоне, представил себе, что плохо различимый гребец — Харон, и он перевозит его через реку Стикс. Сравнение не было таким уж фантастическим, как могло бы показаться, поскольку, возможно, его ждала смерть на вашингтонской стороне Потомака.