Такую вот расправу учинил великий князь в знаменитом Новгороде Великом, первом во всей Руссии городе: две тысячи семьсот семьдесят горожан, не считая бедного люда и женского пола, было уничтожено и потоплено. Он приказал также разграбить сто семьдесят пять монастырей в Новгородской области, некоторые безжалостно предать огню, монахов перебить и утопить. Он отдал в качестве добычи своим приспешникам шелковые одежды горожан и прочие их уборы, а золото и серебро забрал себе (огромное его количество он добыл, разграбив церкви и сокровища купцов), кроме того, приказал дочиста разграбить дома горожан, изломать их и разрушить. Такие убытки он причинил купцам и прочим гражданам этого знаменитого города, что их невозможно возместить и правильно исчислить. Он также приказал бросить в огонь и превратить в ничто огромные массы воска, которые лежали у купцов лет по двадцати и более; а ведь воск и звериные шкуры были для новгородцев главным товаром. И когда он почти совершенно опустошил упомянутый город и разграбил почти всю его округу, он отправил пятьсот конников в пограничный с Ливонией город Нарву, где новгородцы обычно складывали свои товары. Он приказал объявить по всему городу, чтобы никто не смел под страхом смертной казни и конфискации всего имущества ни покупать, ни присваивать новгородские товары.

Все же нарвские жители, которые тайно купили у новгородцев хоть какие-нибудь товары, были изрублены и брошены в озеро, а их владения вместе с домами были сожжены. Бедняков же и нищих, которые из-за страшного голода (усилившегося в то время) варили и ели трупы убитых, приспешники, по приказанию государя, убили и утопили убитых в реке, а все товары разного рода, принадлежавшие новгородцам, которые разыскали, снесли в одно место и сожгли…

… Когда государь Московии столь жестоко расправился с Новгородом Великим, его пригласил откушать архиепископ этого города (по-русски его называют владыкой). В час, назначенный для трапезы, он весьма бесцеремонно пришел, окруженный отрядом вооруженных приспешников. Во время трапезы он приказал совершенно разграбить храм Св. Софии, в котором была масса золота и серебра (в него почти все граждане сносили свои богатства как в наиболее безопасное место). Затем, когда трапеза была закончена, он содрал с архиепископа (который пригласил его откушать) все украшения и епископское облачение, говоря: «Менее всего надлежит тебе быть архиепископом, но скорее флейтистом или волынщиком, а также вожаком медведей, обученных пляскам. Для этого лучше тебе взять жену, которую я тебе выбрал». Прочим же священникам и настоятелям монастырей, которые принимали участие в трапезе, он сказал: «Вас всех я приглашаю на свадебное торжество нашего архиепископа, но нужно, чтобы вы внесли необходимую сумму денег для подготовки к этому пиру». Все священники и настоятели были вынуждены отсчитать великому князю предписанную сумму, чтобы не быть совершенно ограбленным до мельчайшей монетки; под страхом пыток они отдали по настоянию государя все серебро, кто сколько имел. И вот, когда он выколотил из них и вымучил угрозами и пытками эти взносы, он велел привести жеребую белую кобылу и, указывая на нее архиепископу пальцем, сказал: «Ну, вот тебе жена, садись на нее и отправляйся в Московию, а там зачисляйся в труппу флейтистов и гитаристов, которые водят пляшущих медведей». Этот несчастный нехотя был вынужден взгромоздиться на брюхатую кобылу, одетый в рваные лохмотья, а когда он сел верхом, то, по приказанию государя, ему связали ноги под брюхом лошади; затем сам великий князь сунул этому архиепископу инструменты, вероятно, лиру, флейту, дудку и гитару, говоря: «Ну вот, у тебя есть инструменты твоего искусства, ведь тебе больше улыбается должность гитариста, чем архиепископа. Итак, упражняйся на этих музыкальных инструментах и отправляйся в труппу гитаристов в Московию». И тот был вынужден, сидя на кобыле со связанными под ее брюхом ногами, ехать по всему городу и дуть в волынку и пытаться наиграть песню на пронзительно свистящих дудках (никогда раньше не учившись подобной музыке). Таким вот образом упомянутому архиепископу Новгородскому, лишенному сана, ограбленному, потерявшему все свое добро, было нанесено несказанное бесчестие и позор.

Совершив это, он приказал монахов, игуменов, настоятелей монастырей и прочих церковнослужителей, лишенных всего имущества, предать смерти различными способами: изрубить топорами, заколоть пиками, утопить. После этого, схватив некоего знатного мужа по имени Федор Сырков, он приказал привести к себе в лагерь, расположенный в полумиле от Новгорода; тут он велел обвязать его поперек туловища длинной веревкой и бросить в реку Волхов. Когда он уже почти захлебнулся, его вытащили обратно, и великий князь задал ему такой вопрос: «Скажи мне, что ты видел на дне реки?» Тот ответил: «Я видел, как все демоны, великий князь, которые живут в этой реке и в озерах Ладоге, Сладоге и Вармине, собрались, чтобы похитить твою душу и увлечь ее в Тартар». На это великий князь возразил: «Верно ты сказал, я отблагодарю тебя за то, что ты не утаил от меня это видение». И тотчас он приказал схватить его и погрузить его ноги до колен в медный котел с кипящей водой и варить до тех пор, пока не укажет все свои сокровища; а был он очень богат и за свой счет основал и построил двенадцать монастырей. И так как он варился столь жестоко и без всякого милосердия, то указал он тридцать тысяч флоринов серебряной монетою. Наконец, по приказанию государя, он был вместе с братом Алексеем расчленен и брошен в ближайшую реку.

Жестоко разорив вконец этот замечательный город, древнейший и известнейший во всей Руссии, он отправился к обширнейшему городу Пскову, до известной степени похожему на Новгород, чтобы так же по-вражески расправиться с ним.

Энгельберт Кемпфер

15[июня] в пятницу мы прошли 3 версты (в действительности же всего четверть часа ходьбы) до Новгорода, некоторое время подождали, пока воевода для торжественной встречи пришлет лошадей. Спустя 3 часа прислали трех лошадей, из которых только одна понадобилась для господина легата (посла), который поехал верхом, мы же до посольского двора последовали пешими; после того как воевода лично (нас) принял, он (двор) был поручен охране 6, а на другой день 12 стрельцов. (Нам) хотелось, чтобы наше дело было рассмотрено сразу же, однако воевода не смог отложить свои личные дела, которые у него были (еще) до (прибытия) нашего посла, поэтому он принялся за них, наши же, таким образом, были разрешены спустя два часа.

16 [июня] в субботу мы осмотрели город в сопровождении стрельцов, которые позволили нам пройти не далее середины моста.

19 [июня] во вторник господин шведский комиссар Хисинг (Hijsing) и господин Финхаген (Finhagen), следуя нашему большому желанию, препроводили в монастырь Святого Антония, расположенный за городом на этой стороне реки, несколько штофов вина и просили сообщить туда о нашем прибытии и восхищении их святыней. Затем мы поехали по реке (ради пущего удовольствия) и после того, как мы сообщили о нашем прибытии, вошли туда. Вскоре мы, обнажив свои головы, оказались на площади перед монастырем (полевую сторону). Церковь находилась на площади далее чуть правее и была как бы двойной: в первую, построенную в длину, можно было смотреть сквозь широкую решетчатую дверь, а через боковое окно можно было рассмотреть гробницу святого, которая, однако, в эту церковь выходила лишь одной стороной, а располагалась в соседней церкви. Вторая церковь или вторая часть расширялась за счет проема, связывающего её с вышеописанной (первой). На востоке обе они были сводчатыми, и каждая сплошь от низа до самого свода была расписана историями (из) жизни Святого Антония, с прекрасными золотыми изображениями (иконами в окладах), перед каждым из которых стояли светильники с восковыми свечами. Особо примечательно, что здесь так же, как во всех их… Дверь перед алтарем была покрыта толстым слоем золота. Отцы (они ходили в таких же черных одеждах и шапках (клобуках), как и прочие здешние монахи), открыли нам дверь и позволили пройти в придел до других дверей, чтобы через них посмотреть на гробницу, но не дальше, после чего в оловянное блюдо, которое нам протянул один монах, мы пожертвовали несколько копеек. Тростник или камыш Святого Антония, который располагался над его гробницей, был снят и представлен нам для обозрения перед решеткой первой двери. Это был пучок камыша в обхват руки, длиной примерно в два или два с половиной локтя, с конца забранный в серебряный футляр или оклад.