— В парк? В куколок стрелять?

— Да, нет. В настоящий тир. Не хочешь компанию составить?

Романов вновь рассмеялся:

— Спасибо, конечно, только поздно мне осваивать незнаемые поприща. А почему тир? Готовиться к войне с саранчой?

— Возможно.

— Надо же, какие разнотипные орбиты тебя увлекают! А по образованию, Тимур, ты кто? Чему ты учился?

— Станковой живописи.

— Ага! Художник. Ну, тогда — конечно. Хотя обыкновенно ваш брат безнадежно инертен.

— А вдруг, я — исключение.

— Тем проблематичней для тебя. Все же благодарю за интересное предложение.

— Подумай. Если соглашаешься, — надо уже выходить.

— Нет, Тимур, не пойду. Но спасибо за звонок.

Мы простились, и я, наскоро одевшись, покинул неподвижный оранжерейный сумрак квартиры. Как давно в конвульсиях каждодневной сумятицы я не оглядывался по сторонам! Оказывается, весна вовсю накатывала на мой мир. Она точно воспламеняла вековечный смысл мироздания, разлитый в добела отстиранных облаках, в энергии рвущихся в жизнь растений и солнечной воды, возможностью исполнения положенной изначально задачи. Мир еще не был в полной мере напитан солнцем, зеленью и ублаготворением от самое себя, он представлялся как бы проектом, предначертанием великолепного всеразрешающего лета. Но было уже слишком очевидно, что еще несколько недель, — и сбудутся все зимние мечты неизменной природы.

Едва ли не бегом (хотя времени в запасе было предостаточно) я домчал до остановки маршрутного такси. Крохотный автобусик на одиннадцать сидячих мест с гостеприимностью принял меня и, не дожидаясь заполнения нескольких свободных мест, отправился в путь. В салоне привычно мурлыкали шлягеры одной из модных радиостанций, но музыка оборвалась, уступив эфир сводке новостей. «В Москве взорван девятиэтажный жилой дом…» Мне показалось, что это очередная дубоватая шутка специфических радиопрограмм. Но нет, дом был взорван ранним утром вместе со всеми своими жильцами… Это сообщение не то, чтобы показалось чем-то страшным, не то, чтобы — возмутительным, это было… невероятным. Несусветные, несказанные фантазийные образы, казалось бы, возможные только в приключенческих повестях, вот так запросто переливались в явления земные, что подтверждала обыденность окружавшей меня обстановки. Это сообщение слышали все пассажиры. Но никто ровно никак не отреагировал на услышанное, что заставляло думать, — не пригрезилось ли мне лишнего? Все молча сидели. Сила хрипящего мотора несла их вперед. И я был одним из них. И вовсе уж странные незнакомые чувства во мне синтезировала не просто профессиональная будничность дикторского голоса, но затаенное утробное его ликование.

Ответственность возлагалась на чеченских вакхабитов… Впрочем, не было никаких сомнений, что из спящих моих соотичей вышибли дух руками каких-нибудь чрезвычайно примитивных существ: дремучих, чувственных и потому легко управляемых. Но кто оплатил их работенку, кто снабдил их столь изрядным количеством гексагена (не из Афганистана же они его волокли в столицу), кому вообще удалось заронить в их малосильные зачатки мозгов таковский замысел? И зачем?

Мы встретились со Святославом Вятичевым на выезде из города, где и должен был находиться тот самый тир. С вопросом вместо приветствия я набросился на приятеля:

— Ты слышал?

— Слышал.

— Что это?

— Ну, у них там выборы грядут.

— Кого же назначат избранником?

— Понятно, что родного.

Далее свой путь мы продолжили все в том же, столь глубоко чтимом в народе, немощном молчании.

Ограждения из колючей проволоки и массивная техника в росписи камуфляжа подсказывали, что сооружение для учебной стрельбы, куда мы направлялись, принадлежало какой-то воинской части. Дежурный на КПП вызвал по телефону некоего офицера в звании капитана, которого Святослав называл Серегой, — в его сопровождении мы и добрались наконец до цели нашего пути.

Стрелковый тир оказался низким длинным строением, врытым глубоко в землю. Одной стороной он примыкал к трехэтажному зданию, сложенному из белого силикатного кирпича, служившего, всего вернее, учебным корпусом. И в самом деле, нам пришлось пройти через учебный класс со столами, стульями, черной доской и плакатами на стенах со схемами различного оружия и специальными наставлениями: «…запрещается без необходимости заряжать оружие и досылать патрон в патронник, накладывать палец на спусковой крючок…»

Оружейка имела две стальные двери и еще одну сваренную из металлических прутьев.

— Ну, что тебе сегодня давать, «Кедр» или «Стечкина»? — поинтересовался капитан, громыхая замками металлических шкафов.

— Дай-ка нам, Серега, по «АПСу», — отвечал ему Святослав. — И маслят не пожалей.

«Маслята» оказались патронами, а «АПС» — автоматическим пистолетом, изобретенным конструктором Стечкиным. Вороненая сталь, коричневая пластмассовая рукоятка…

— Все. Идите, — дал разрешение капитан. — Только, Слава…

— Знаю, знаю. Все будет как надо.

— Вот то ж. Закончите стрелять, — кликнешь меня. Я там буду, как всегда.

В стрелковой галерее было сыро и сумрачно, лишь впереди на отдалении от нас метров, эдак, пятидесяти, в лучах прожекторов, помещенных на дощатом потолке за бронированным экраном, сияло несколько поясных мишеней.

— Стрелять прежде приходилось? — упиваясь собственной значимостью, подчеркнуто благодушно поинтересовался Святослав.

— В армии, разве что.

— Это лучше, чем ничего. Но начинать, как я понимаю, стоит с начала?

— С начала. Только не очень занудствуй.

— Постараюсь.

Тут-то Святослав развернулся. Он то разбирал, то собирал несчастный «АПС», показывая и объясняя устройство, как там снаряжается магазин, как действует предохранитель… Главное, все свои действия Святослав сопровождал огромным количеством каких-то страшных канцелярских сентенций. Я терпел. Я терпел, как мог, но это было не просто.

— Качество прицеливания определяется положением мушки в прорези целика, — наставлял он меня.

— Слава, нельзя это человеческим языком сказать?

— Это и есть человеческий.

— А! Может, тогда давай попробуем просто пострелять?

Он, конечно, обиделся, и, конечно, постарался не подать виду, но так ему и надо было, ломаке.

Мы заняли огневой рубеж и приступили к делу. Надо ли говорить, что мои армейские навыки на этом поприще оказались основательно похороненными. К счастью, Святослав был человеком отходчивым, он не оставил своего попечительства обо мне, вовремя подкидывая краткие теперь подсказки, а то и поправляя руку.

Я же весьма буйно реагировал на собственные неудачи, используя подчас табуированные идиомы.

— Что ты дергаешься? — после очередного выстрела в который раз отвлекся от своей мишени мой учитель. — Всякое мастерство достигается опытом. К тому же, попадать в мишень, пусть даже в десятку, еще не значит уметь стрелять. Такая академическая стрельба при реальных обстоятельствах, поверь мне, не требуется. Тебе необходимо научиться вести стрельбу в опережающем режиме сразу по группе движущихся (заметь: движущихся) целей. И притом без точного прицеливания по мушке, при постоянном уклонении от огня противника. Если ты хочешь стать настоящим охотником.

— Ну уж, если я все-таки им стану…

— И вот еще одна ошибка. Ты хочешь видеть себя охотником или киногероем? А полеванье требует отсутствия резвых эмоций и присутствия сосредоточенного расчета. Кстати, о кино. Я вообще-то телик не смотрю, а тут случилось — глянул один фильмец…

— Снятый в Американском Каганате?

— Разумеется. Голливудский боевик. Так вот, там один весь такой неутомимый, весь такой американский, говорит…

— Где вы сохнете белье? — попытался пошутить я.

— Нет. Он произносит гораздо более забавную фразу: «Если человеку не нужны деньги, — он становится опасен», — и Святослав посмотрел на меня со значением.

— Угу. Ты, надо быть, хотел бы услышать, нет ли у меня мысли сделать охоту, так сказать, источником прибытка или, как теперь принято говорить — бизнесом?