Они прислушивались, не сходя с лошадей.

— Вы что, с гор?

— Нет, мы здешние.

— Вы в горы уходите?

— Нет, мы отсюда никуда не уйдем.

— И теперь тоже? — настойчиво спросил крестьянин, — Остаетесь, значит?

Это был решающий вопрос. Они слушали и содрогались от холода, но не только от холода — страх давил эту деревню, как ледяная рука. Если тысячам, сжимающим кольцо вокруг Плавы Горы, будет дан бой, тогда, и только тогда деревни на равнине поверят, что их жертвы не напрасны. Вот что думал крестьянин, говоривший с Марко, — пусть даже вопреки рассудку, и все они знали это.

Марко ничего не ответил. У отряда сейчас была другая задача: не оставаться тут, чтобы дать бой, а помогать добраться до гор людям, которые хотели вступить в армию, — зеленым юнцам и тем, кто никогда не держал в руках винтовки. И на этот раз отряд не останется и не даст боя. Но они знали, что Марко этого не скажет. Они даже знали, что крестьянин и не ждет от него ответа.

— До зари, — повторил Марко.

— Уж и не знаю, — сказал крестьянин хриплым дрожащим голосом.

И тут вперед выступила женщина, высокая красивая женщина — ее черные волосы были закручены в тугой узел, а рукава на красивых руках закатаны по плечи. Ночевали же у них раньше, так и сегодня переночуют.

— Только вот, люди добрые, вши у вас есть?

Они услышали, что напряжение в голосе Марко исчезло. Конечно, вши у них есть. Да и найдется ли на всей Плаве Горе хоть один живой человек, который ответил бы «нет» и не солгал бы? Найдется ли в черноте ночи хоть одно ухо, которое не различало бы шороха множащихся и множащихся ног? Откуда взялись эти твари? Да о чем тут спрашивать, черт подери! Они явились вместе с бедой и всякой пакостью, но время ли сейчас гербам плакаться на это? Они тут, эти, твари, точно бесчисленные полчища звезд.

— А теперь нам нужно уничтожить их. Чтобы все стало лучше. Лучше, чем было.

— Ой, да когда же это будет? — И женщина смеялась вместе с Марко. — А мы, женщины, что мы тогда получим?

— Свободу, вот что! — Марко ткнул рукой в крестьянина. — Мы не позволим ему бить тебя.

Теперь они смеялись уже втроем.

— Всего-то? Нет уж, мы потребуем чего-нибудь еще. Меня бить! Как бы не так! Этим вы не отделаетесь. Если только такое время придет.

— Оно придет.

— Говорят, в Митровице немцев полным-полно. Даже в сараях спят.

— В сараях, говоришь? Какой позор! Разве же так принимают гостей! И где? В Сербии!

— Так люди рассказывают.

Принимать приглашение сразу не полагалось.

— Черт побери, правду они рассказывают. Эти немцы хотят нас изловить.

— А они знают, что вы поехали сюда?

— А как же — то-то мы стоим сейчас у вашего порога!

Теперь страх был уже почти подавлен — по крайней мере до утра. Том услышал, как Бора спросил, куда можно будет поставить лошадей. Марко говорил женщине:

— Какая тут может быть обида? И правильно, что вы боитесь. Никому не говори, что мы ночевали тут.

Предупреждение, собственно, было бессмысленным. Как будто в деревне можно что-нибудь скрыть. Достаточно отыскаться одному предателю, и тут нечего будет спасать. Но предатель не отыщется. Теперь предателей уже не было.

Бора возился с лошадьми, а Том вместе с остальными вошел в дом. Сразу за дверью была комната с низким потолком и пузатой железной печкой, которая тут же окутала его теплом. Вдоль трех стен стояли кровати, застланные вышитыми одеялами. А над ними были пришпилены две-три старые литографии, купленные когда-то на ярмарке в Илоке из-за их ярчайших красок и из уважения к давнему обычаю, — немножко религии и очень много чувства.

Они вошли, сели на кровати и стянули сапоги, а жена крестьянина стояла перед ними, полная любопытства, но все еще смущаясь. Только Бора нисколько не стеснялся.

— А ракия будет?

— Это ни к чему, — перебил Марко.

— Как же так, Марко? Чтобы в этой деревне да нашелся дом, в котором нет ракии?

— Я говорю…

Но хозяйку Бора совершенно очаровал. Уже по одному его голосу слышно, что он и родился и вырос на Плаве Горе, так ведь? Что верно, то верно: и деды его тут жили, и прадеды.

— Нет тут такой деревни, — объявил Бора, протирая маленькие глазки, блестевшие в тусклом свете керосиновой лампы, — где бы я не грел задницу у печи, попивая ракию. Ищите хоть от Брода до Румы, а такой не найдете…

— Ну, расходился наш Бора, — шепнул Марко. Вошел хозяин и сел возле них, словно так бывало каждый день, а хозяйка достала из шкафчика флягу с водкой и каравай, поставила их на стол, а потом принесла большой кусок холодного мяса. Бора благодарно махнул ей рукой, продолжая излагать свою генеалогию по отцовской и по материнской линии и подробно описывать семейные связи двоюродного брата по матери своего второго дяди с отцовской стороны — этот двоюродный брат, совсем никудышный человек, давным-давно уехал из Митровицы и, по слухам, разбогател на торговле зерном. Его никто не перебивал. Бора был великим знатоком семейного права. Ракия зажигала крохотные костры в их пустых желудках. Даже Марко был доволен тем, как все получилось.

— Ваше здоровье, капитан. И твое, Никола. Что скажете о нашем народе, а? Что скажете?

Том поднял свою стопку и ухмыльнулся Марко, одновременно не без удовольствия вспоминая невзгоды прошлого, кандалы, приковывавшие его к Гэллогейту и Скотсвуд-роуд, к вони сугубо городской бедности и грязных одеял. Но Корнуэлл ответил:

— Храбрый народ, Марко.

Бедняга Корнуэлл, благодушно подумал Тем, даже сейчас тебе нравится пережевывать эту жвачку, В Каире гордились бы тобой, будь у них хоть капля ума, — тем, как ты сидишь тут, памятуя о своем официальном положении, в кителе, при галстуке и аккуратно причесанный. Но дело-то в том, что они тобой не гордятся. Они даже не помнят, что ты существуешь. Они о тебе позабыли. Уехали на воскресенье в Александрию с оравой литературных типчиков из Британского совета. И нет им никакого дела, что ты добрался в оккупированной Европе до сорок пятого градуса десятой минуты северной широты и девятнадцатого градуса пятнадцатой минуты восточной долготы! Хозяйка спрашивала:

— А кто же он такой? Говорит вроде бы как-то не по-нашему.

— Из Англии он, — объяснил Бора, доверительно подмигивая. — Хороший народ англичане, только вот по-нашему говорить не умеют. Темные люди.

— Ой, да он же, видать, ученый человек.

— Ну, он-то образованный, — продолжал Бора. Он поднялся с кровати и, заполнив своим огромным телом все пространство между ними и столом, принялся неторопливо разливать ракию. — Большой книжник наш капитан.

— Красивый, видать, народ.

Бора чувствовал себя как рыба в воде. Он выжидательно покосился на Корнуэлла.

— Говорят, у него есть невеста. И пригожая, говорят.

— Да неужто? — Польщенная их смехом, хозяйка почти забыла про страх.

Том привалился к стене, давая отдохнуть усталому телу: мужчины и женщины, думал он, что бы там ни говорил Марко… Война не война — а тут ничего не меняется, и страх только подстегивает… Да и кто этого не знает? Он начал сонно перебирать собственные воспоминания…

Словно в тумане он услышал, как Бора сказал с хохотом:

— Черт побери, хозяйка, как же ты не понимаешь? Он будет спать с этим вот мешком костей, а я лягу с Марко.

Женщина засмеялась:

— Да разве нынче разберешь, что будет, чего не будет?

— А ведь, пожалуй, и так…

Голос Боры доносился откуда-то из неизмеримой дали.

Он проснулся через несколько часов — на кровати. Рядом с ним, подложив руку под голову, лежал Корнуэлл и широко открытыми глазами смотрел в потолок.

Глава 4

Руперт Корнуэлл лежал, ощущая рядом костлявое тело Блейдена, и думал о себе. Он думал — в сотый раз, если не больше, — о бесконечном, тягостном времени, которое вынужден был провести в этой стране. Бывали минуты, жуткие минуты, когда ему казалось, что он только тут и жил всегда. Но он научился справляться с ними. Заклятием служили факты: если быстро перечислить их про себя, они приводили прошлое в порядок. Они доказывали, что он все еще существует в мире других людей, — в мире Англии и армии. Возраст — двадцать восемь лет; взят в плен во время греческого фиаско в 1941 году (при обстоятельствах, не бросающих на него никакой тени… когда от его роты осталось меньше половины); интернирован на севере Греции; спрыгнул с поезда на пути через Сербию в немецкий лагерь для военнопленных; присоединился к отряду югославских партизан, после чего смог наконец сообщить о себе английской миссии связи с вышеупомянутыми партизанами, — официальной миссии, руководимой майором Уильямсом; получил приказ оставаться в распоряжении майора Уильямса впредь до дальнейших указаний.