— А теперь ты сказал?

Маленькое узкое лицо Чики Перы сморщилось от беззвучного смеха в кулачок, как у клоуна.

— Теперь другое дело. Теперь там никого нет.

— А Кара?

— Кара ушел за Слободаном и отрядом. Говорят, в горы.

— Так ведь он должен был остаться?

— С чего это ты взял, Бора? — Чика Пера с ухмылкой наклонил голову набок. — Ты ведь всего не знаешь. Мы знаем кое-что, о чем тебе не известно. Кара ушел, потому что получил приказ уйти. Это мы от него узнали.

— Ах, от него? Так какого дьявола вы нам не сказали?

Но Чика Пера был уверен в своей правоте.

— Такой был приказ, сынок. Никому не говорите, сказал Кара. Так велел Слободан.

— Не верю.

— Дело твое. Вот увидишь Слободана, спроси у него. Спроси, что он сказал нам, крестьянам. Вы, крестьяне, сказал он, люди ответственные, вы знаете, что будет и почему. Так помалкивайте. Вот мы и помалкивали. А что? Мы же не фашисты.

— Ну ладно, — неохотно уступил Бора. — А только Бранко…

— Да хватит! — перебил Митя. — А что мы будем есть?

Бора сказал сурово:

— Чика Пера принесет нам еду.

Глава 11

Если бы не Марко, которому как будто стало хуже, чем вчера, Том, когда они вновь углубились в лес, чувствовал бы себя совсем хорошо. В нем опять проснулась надежда. Они медленно поднимались все выше, уходя от реки, и Том думал: ну, во всяком случае, Марко жив, а это уже что-то. Это очень много. И то, что идти в Илок за доктором нельзя, — это тоже было счастье, маленькое трусливое счастьице, но ощутимое, настоящее. Да и лес, молодой лес был куда более зеленым, чем дремучие леса на востоке. Тоненькие ясени и каштаны одевала молодая листва, и он крикнул об этом остальным, сам удивившись бодрости в своем голосе.

Бора не отозвался. Промолчал и Корнуэлл, который шагал рядом с Борой. Казалось, прошло уже много дней с тех пор, как Корнуэлл хоть что-то сказал, хоть одно-единственное слово.

Андраши, который шел впереди, спросил:

— Что вы сказали?

— Лес стоит совсем зеленый.

— Вы любите сельскую природу?

Он чуть не взвыл от смеха. Но Андраши не отступал:

— А как же эта война? Долго она будет продолжаться, как по-вашему?

Он был не в силах воспринять Андраши серьезно и сказал:

— Вечность и еще один день. Неожиданно для себя он добавил:

— Но мы доведем ее до конца.

Он подумал: «Черт, я говорю, как заправский политик», и сказал вслух:

— Я говорю, прямо как заправский политик.

— Во всяком случае, весьма категорично.

— Ну да вы-то будете в Лондоне, — возразил он с непонятной непоследовательностью. — Под бомбами. Воздушные налеты, взрывы. А мы… мы уютно устроимся здесь, в лесах. Так не лучше вам остаться? Может выйти безопаснее.

— Собственно говоря, я не особенно ищу безопасности, — заметил Андраши и, замедлив шаг, пошел рядом с ним. — Я не считаю, что вы ее ищете. Но некоторые другие проблемы внушают мне серьезные опасения.

— По-моему, вы напрасно так беспокоитесь, профессор, — сказал он. Ему стало весело. То есть стало бы, если бы не Корнуэлл. Он попробовал еще раз, подстрекаемый молчанием Корнуэлла. — А эти двое, как они? Все еще думают, что мы их прикончим? Как они прикончили бы нас, появись у них такая возможность?

Но Корнуэлл молчал. Или он слушает, как эта девчонка щебечет с пленным офицером? Может быть.

— Вы неспособны понять, — говорил Андраши, — что и среди ваших противников есть честные люди. Это мне совершенно ясно.

— А откуда вы знаете, что эти двое — честные люди?

Наконец Корнуэлл прервал молчание:

— Заткнитесь, Том.

Немного, конечно, но хоть что-то. И он сделал новый заход:

— Такую форму, как у них — вот такую же аккуратную фуражечку, — вы тоже носили в ту войну?

Но задет был Андраши.

— Он офицер венгерской армии, как вы — сержант английской. И кроме того, должен заметить, он — мой родственник.

— Это, конечно, меняет дело, — сказал он как мог ехиднее, с ухмылкой поворачиваясь к Корнуэллу. И сразу пожалел о своем выпаде. Лицо Корнуэлла было бледным и каменным.

А потом они пришли. Неширокая долина пологими изгибами поднималась к востоку, зеленея заливными лугами, осененная лесом на склонах.

— Это речка Лог, — сказал Бора, когда они вышли на глинистый обрыв высотой футов в десять. Футах в двенадцати напротив рыжел такой же обрыв, а между ними катил мутные воды ручей. Тут пахло жимолостью и горьковатой смолой.

Они были рады передохнуть.

— Придется вам промочить ноги, — сказал Чика Пера голосом, дрожавшим не то от возбуждения, не то от страха, — Но это еще ничего. Ноги-то высохнут.

Бора пошел с Никой Перой осмотреть землянки. Том решил пойти с ними. Они спрыгнули в ручей и зашагали вверх по течению, разбрызгивая холодную воду, которая доходила им до лодыжек. Потом Чика Пера остановился и начал разбирать кучу хвороста возле небольшого оползня.

— Настоящий дворец, — сказал он со смешком. — Я сам копал. — За хворостом в обрыве открылась квадратная дыра. — А землю, Бора, мы сбрасывали в речку так, чтобы ее уносила вода. Мы взялись за это ответственно. Ты и следов этой земли не найдешь. — Он поглядел на них, любуясь произведенным впечатлением. — Да, Лог давным-давно унес всю эту землю. — Он потянул Тома за локоть. — Ну-ка, Никола, полезай туда и погляди сам. Только не наследи на берегу. Поставь ногу мне на ладонь.

Том нырнул в дыру головой вперед, лег животом на сырую землю и заполз внутрь. Присев на корточки, он начал одну за другой зажигать спички и осматриваться. За входом отверстие расширялось фута на три в обе стороны. Глубина и высота этой пещерки не превышали четырех футов. В ней было душно и сыро. До него донесся голос Чики Перы:

— Лезь дальше, Никола. Это же только сени.

В дальнем углу пещерки чернело отверстие. Он подполз к нему и заглянул во вторую пещерку. Не пожалев еще одной спички, он увидел, что на земляном полу тут настланы доски. В углу лежала немецкая каска.

— Хорошее убежище, — сказал он, выбравшись наружу.

— Еще бы! — негодующе заявил Чика Пера. — Мы его три недели копали. И обо всем позаботились. Отдушины сделали.

Том спросил:

— Кто еще про него знает?

— Никто.

— Не один же ты копал. Ты сам говорил.

Чика Пера посмотрел на Тома, явно сомневаясь, способен ли тот вообще что-нибудь понять.

— Ты про это спрашиваешь? Ну так распоряжался Кара. Само собой. Значит, Кара, я и четыре женщины. Это они сообразили про каску. Ты каску-то видел? А?

Ну, женщины и говорят: нельзя же, чтобы они тут сидели и даже облегчиться не могли. — Он весело покачал головой, сухонький старый крестьянин из Нешковаца на Плаве Горе. — Вот они теперь как. Совсем бесстыжие стали, а ты их слушай. Ну, еще Прента и тот, из Боснии, не знаю, как его кличут, ведь он у нас всего пять лет и живет-то. Ну, и еще двое-трое приходили помочь. Они хорошо работали, ты не думай. Они говорили: кому, как не нам, и показать, что такое настоящая база. Да у нас в Нешковаце землянок нарыто больше, чем в любой другой деревне. Бора, повеселев, поддержал его:

— Это правда, Никола.

Чика Пера завалил вход хворостом, и они пошли по ручью обратно.

— Мы этому научились на угольных шахтах во Врднике, понимаешь, — говорил Бора. — Но в Леденци база тоже хорошая.

— В Леденци? — энергичным фальцетом перебил Чика Пера. — В прошлом октябре они потеряли три землянки. А мы сколько? Нет, ты мне скажи, сколько землянок мы потеряли — а в них ведь половина отряда пряталась! Ни одной!

— Ну уж и половина!

— Около того. Кара целую речь сказал. Что мы — пример для всей Плавы Горы. Для всего Сриема, черт побери. Вот что он сказал.

Крестьяне, думал Том. Они говорят так, словно это — всего лишь продолжение их прежней жизни, необходимый переход к тому, что будет потом. Зло, но зло самое обычное, только, пожалуй, хуже всех прочих зол. Они не вздыхают расчувствованно. И не строят теорий. Они действительно остаются в стороне и ждут. А их сыновья и дочери — с нами. Потому что крестьяне верят, что плохо только одно — смириться с поражением. Вот Чика Пера такой. И даже Бора.