– Настенька! – послышался за дверью голос Альбины. – Ты здесь? Заинька, милая, отзовись!

 Она попыталась открыть дверь, но, разумеется, не смогла. Я не отвечала, сжавшись на полу в позе зародыша: от боли я не могла даже говорить.

 – Утёночек, солнышко моё! – звала Альбина. – Я знаю, ты там. Открой, впусти меня. Ты не так поняла… Это не то, что ты подумала. Между мной и Андреем Фёдоровичем ничего нет.

 Я молчала. Боль отдавалась во мне ледяными раскатами. Не было ни мыслей, ни чувств – только боль.

 – Настя… Родная, малыш, красавица моя! Пожалуйста, выходи. Он уже уехал – я попросила его. Прости… По-дурацки получилось. Не знаю, зачем он это сделал, но между нами точно ничего нет и не было. Поверь мне, милая!

 Я не шевельнулась. Альбина звала меня, стучала в дверь, а потом послышалось какое-то шуршание, и её тихий голос раздался уже невысоко над полом:

 – Любимая… Солнышко, девочка… Умоляю тебя, открой. Это просто недоразумение. Понимаю, это глупо звучит, но это так. Я люблю тебя, ты же знаешь.

 Я подползла к ванне и открыла воду. Зачем – не знаю: наверно, от боли у меня замкнуло в голове. Альбина встревожилась:

 – Что ты там делаешь? Настя, открой сейчас же! Открой, или я вышибу дверь!

 Я подставила под струю воды ладонь, умыла лицо. Прозрачная, чистая вода с журчанием лилась в белую ванну. Прислонившись щекой к её холодному краю, я смотрела, как вода текла и текла, и уровень её медленно поднимался.

 – Анастасия! – раздался голос Альбины уже снова сверху. – Открой, или я сейчас позову Рюрика.

 Я подползла к двери и отодвинула щеколду, а потом отползла на место. Она, шаря перед собой руками, искала меня. Наконец нащупав меня, она вцепилась мне в плечи.

 – Зайка, что с тобой? Родная, не молчи, скажи хоть слово!

 Её голос дрожал от чрезвычайной тревоги, она почти плакала, при этом ощупывая меня и обнюхивая. Я молчала.

 Альбина опустилась на пол рядом со мной, и некоторое время молчала, вслушиваясь в журчание воды. Её рот раздражённо скривился, и она, нащупав кран, закрыла его, а потом стиснула мою холодную руку и крепко поцеловала.

 Ещё минуту, длинную, как вечность, мы сидели в ванной и слушали ледяную кафельную тишину. Альбина провела рукой по голове, приминая короткий ёжик волос.

 – Утёночек мой родной… Верь мне. С Андреем Фёдоровичем у меня ничего нет и никогда не было. Но я его очень люблю…

 Это слово – «люблю» –  отозвалось во мне пульсирующей судорогой боли.

 – Да, люблю, – повторила Альбина. – Он мой хороший друг. Шесть лет назад, когда со мной случилось это… – она дотронулась пальцами до лица, – он очень поддержал меня. Наверно, только благодаря его поддержке я не сошла с ума и не озлобилась на целый свет. Я ему очень благодарна.

 В кафельной тишине послышался мой голос:

 – Значит, друг?

 – Да, милая, – ответила Альбина. – Лишь друг, и не более того.

 Ледяное молчание царило ещё долго. Мы уже сидели на кухне, а Мадина заваривала чай. Боль превратила меня в каменную глыбу. Мыслей по-прежнему не было, они тоже окаменели. Мадина ушла, а мы остались с чашками чая, который остыл, так и не выпитый нами.

 – Малыш… Сколько ты ещё будешь сводить меня с ума этим молчанием?

 Альбина стояла у окна, вдыхая холодный воздух, струящийся в приоткрытую форточку. Не дождавшись ответа, она вздохнула. Подойдя ко мне, она опустилась на колени, накрыв мои руки своими.

 – А он, кажется, относится к тебе не совсем как друг, – проронила я, преодолев странное оцепенение.

 Альбина покачала головой.

 – Нет. Между ним и мной не может быть ничего, кроме дружбы. Ты мой родной человечек, мой сладкий утёночек, моя любимая девочка. Никто, кроме тебя, мне не нужен. Ты сделала чудо… – Альбина провела рукой по голове. – Вот это. Ты обладаешь какой-то целительной силой. Твои руки… Они чудотворные.

 Её губы горячо щекотали мне руки, и от каждого их прикосновения на моём обледеневшем сердце оставался талый след.

 – Я люблю тебя, малыш.

 Её руки лежали на моих каменных коленях, а губы тянулись ко мне, но в последний момент я отвернулась. Я не могла целоваться с ней сразу же после того, как её целовал другой человек. Её слепые губы ткнулись мне в щёку. Значит, не одна я могла решиться на поцелуй с ней, вдруг подумалось мне. Этот человек был сильнее меня. Если его руки исцелили мне спину, то они могли бы, наверно, и заставить волосы Альбины снова расти. Но тогда почему он не сделал этого?

 – Аля, извини, я лучше пойду домой.

 После этих слов её руки ещё минуту лежали на моих коленях. Она сказала:

 – Милая, не уходи.

 Я ушла. Через час я была дома, варила суп и жарила котлеты. Потом я помыла пол, пропылесосила, почистила туалет, а также вынесла мусор, отвлекая себя тупой, монотонной домашней работой от ледяной боли. Телефонный звонок пронзил мне душу стальным клинком. «Альбина». Я не стала отвечать.

 Я заправила суп. Телефон пискнул: SMS-ка.

 «Утёнок, я не могу без тебя. Умираю от тоски. Люблю».

 Пришёл с работы отец, поужинал супом и котлетами с гречкой. Я спросила:

 – Как дела?

 – Нормально, – буркнул он.

 После чего включил телевизор и лёг на диван. Через сорок минут он уже спал, а я лежала на своей кровати, глядя в потолок. Снова раздался звонок, но я не ответила.

 Я находилась во власти боли два дня. От Альбины за это время поступило пять звонков, но я ни на один не ответила. Когда заверещал сигнал домофона, я выглянула в окно и увидела знакомый джип. Домофон поверещал и смолк. Через пять минут я вздрогнула от звонка в дверь, но не двинулась с места, чтобы открыть. Звонили долго и настойчиво, а джип стоял под окнами. Отпрянув от окна, я затаилась в квартире, как мышь.

 Просидев дома безвылазно два дня, на третий я была вынуждена всё-таки выйти: в холодильнике закончились продукты. До магазина я дошла, никого не встретив, а когда с переполненным пакетом подходила к своему подъезду, у крыльца стоял джип, но не Альбинин, а другой – чёрный. Он показался мне знакомым, и верно: едва я поставила ногу на первую ступеньку, как из него вышел доктор Якушев в короткой чёрной дублёнке и меховой шапке с козырьком, с огромным букетом в шуршащей обёртке.

 – Как удачно, что я вас встретил, Настенька!

 Я остановилась и спросила холодно:

 – Вы ко мне?

 Он приветливо улыбнулся и взялся за ручки моего пакета.

 – Позвольте вам помочь.

 – Нет, спасибо, я сама!

 Попытка высвободить пакет привела к неприятным последствиям: он порвался. На пушистый слой свежевыпавшего снега упал кефир, булка хлеба, мороженая курица, макароны, творог, йогурт и лимон в целлофановом мешочке.

 – Бл-лин, ну вот, – процедила я. – Это из-за вас!

 – Ох, простите, я не хотел, чтобы так получилось! – рассыпался в извинениях доктор Якушев. – Теперь мне точно придётся вам помогать, хотите вы того или нет.

 Я мрачно покосилась на его улыбающееся румяное лицо.

 – У вас нет пакета?

 Он стал щупать свои карманы, но пакета там не обнаружил.

 – Увы, нет. Но вполне можно обойтись и без пакета. Подержите.

 Вручив мне букет, он нагнулся и стал подбирать мои продукты. В его охапке уместилось всё, кроме лимона в мешочке, который он никак не мог подцепить. Прижимая к себе кефир, курицу, хлеб, макароны, творог и йогурт, он сказал:

 – Лимончик сами возьмите, а то у меня уже полные руки.

 Таким образом он попал ко мне в квартиру, заменив собой порванный пакет. Не исключаю, что с его стороны это была хитрая уловка, и она сработала: я терпеть не могу, когда рвутся полные пакеты, и это слегка выбило меня из колеи. В прихожей я взяла у него продукты и в два приёма отнесла на кухню. Что я могла сказать?

 – Ну… Спасибо за помощь.

 Доктор Якушев стоял на коврике в прихожей, глядя на меня не то серьёзно, не то ласково, а может, и так, и этак вместе. Я почему-то почувствовала, что отделаться от него будет нелегко. Он, наверно, прочёл мои мысли, потому что улыбнулся и спросил: