— Да сразу после аукциона. Или до — не помню голова уже не так варит, как раньше, я могла всего «Евгения Онегина» наизусть прочесть…

Сердце у меня остановилось, потом забилось учащенно.

Первая ниточка. В милицию я звонила около четырех, до этого времени об убийстве могли знать только исполнители или свидетели. Но «тете Лошади» даже вида нельзя подать, она тут же ему позвонит. Я перевела разговор на ее новую покупку — бисерную вышивку с собакой, которую она купила на последнем аукционе.

Потом вспомнила, что у меня есть вазочки Галле, отчего ее глаза заполыхали как бриллианты. Это были самые популярные на аукционе предметы. Чем меньше вазочка, тем дороже, особенно на аукционах в Лондоне. За них давали десятки тысяч долларов.

— А много от Карена осталось Галле?

— Хватает… — Взгляд у меня был туманно-многозначительным, как у истинного коллекционера…

— Но мы играем…

— За адрес Степана. Я хочу отреставрировать сервиз Софронова.

«Тетя Лошадь» сдалась, и я отправилась к реставратору, вспомнив, что незадолго до появления в моей квартире Шагала я видела, как Степа садился в машину Кооператора со множеством тяжелых свертков. Когда я подходила к его мастерской, эта сцена ярко вспыхнула в моей памяти.

Дверь мастерской была обита железом, точно сейф. Степа открыл довольно быстро, но, увидев меня, замялся.

— Понимаешь, я не один…

Его спортивный костюм был в беспорядке, куртка не застегнута, и волосы прилипли к вискам…

— Я только хочу узнать, когда ты услышал о смерти Карена?

Привалившись к стене. Степа внимательно меня разглядывал, и я только сейчас заметила, что голова его похожа на черепашью.

— Так от кого ты узнал о смерти Карена? — повторила я.

— Это допрос? Ты пошла служить в милицию? А может, по их заданию путалась с Кареном?

Он огрызнулся, но бесстрашно. Видимо, за ним ничего уголовного не тянулось. В отличие от Марата.

— В котором часу ты узнал?

— Дуреха, я же весь аукцион сидел рядом с тобой, неужели не помнишь?

Я прикрыла глаза, вспоминая тот день. Кажется, он действительно был неподалеку…

— Доперла? А потом ребята попросили взять в реставрацию гарднеровскую группу, я стал ее рассматривать, они торговались, и тут кто-то упомянул, что Карен сыграл в ящик…

— Но кто? Я еще никого не могла известить, я еще не видела трупа…

— Значит, его видели до тебя…

— Это я понимаю, поэтому и пытаюсь узнать…

— А зачем? Крутые мужички шуток не понимают…

— Ты их боишься?

— Я ни на кого не клепаю, честно делаю дело, а на кого работать — мне все равно, лишь бы бабки отстегивали…

Он внимательно оглядел меня.

— Ничего, годишься! Пошли лучше побалуемся, душа очистится от скверны…

— У тебя же там дама…

— А две — еще лучше.

— Прекрасный способ исповеди!

Я повернулась, чтобы уйти, и вдруг услышала:

— О Карене знал Кооператор, только он шестерка, не лезь в чужие дела. Жаль если такая фактура пострадает…

Я поехала домой, осознав, что Шерлока Холмса из меня не получилось…

Дома

Я влетела в подъезд, вынула газеты из ящика и поднялась лифтом, хотя на третий этаж обычно ходила пешком. Но я боялась встреч с соседями, расспросов, а потому мечтала быстрее нырнуть в квартиру. Еще я представляла, как увижу пустую комнату, где недавно лежал труп Карена, и все во мне леденело. Конечно, я не обратила внимания на повестку всунутую в ручку двери, торопясь отзвонить матери и завучу, чтобы выяснить, добрались ли до меня в школе.

Я старательно закрыла все замки, вдела цепочку, как приучал меня Карен, потушила свет в передней и вошла в комнату, где увидела двух приятных и совершенно безликих молодых людей в черных милицейских ботинках и одинаковых костюмах разного оттенка. Я даже не испугалась, сообразив, что милиция должна была оставить засаду в квартире, где нашли труп…

Один издали показал мне красную книжечку и сказал, не вставая:

— Нам так хотелось с вами побеседовать, что мы заждались…

— Вы так и сидите тут после моего звонка?!

— Почему вы, обнаружив труп своего сожителя, сбежали?

— А откуда известно, что его обнаружила я?

Лицо Сиреневатого оставалось неподвижным, а Сероватый вздохнул и перехватил инициативу.

— Вы заметили, что пропало из квартиры?

— Пропала картина Шагала, — сказала я кротко.

— Вы уверены что это был Шагал? У вас имелась музейная атрибуция?

Голос Сиреневатого стал острым, как бритва.

— Откуда у вас эта картина?

— Мать принесла, просила продать. А ей оставил картину мой отец, который уехал в Австралию.

Они переглянулись, и Сероватый сказал мягким баритоном:

— Советую не юлить. Нам известно, чти вы вели аморальный образ жизни…

Эти слова словно подстегнули меня. Они еще будут мне мораль читать, шестерки, которых Карен покупал по двадцать штук на дюжину!

— У вас есть доказательства? Сейчас можно подавать в суд за оскорбление чести и достоинства не только Президента!

— Кем вам приходился убитый?

— Я сдавала ему квартиру, когда он приезжал в Москву в командировку.

Они хихикнули, и тут впервые что-то во мне зазвенело, какое-то сомнение, неясное, неосознанное, но тревожное.

— Да вы хоть знали, чем он занимался?

— Говорил, что работает в СЭВе…

Сиреневатый откровенно рассмеялся.

— Вы, конечно, тоже там работаете?

Их давил восторг, и я начала понимать, что они совсем не из милиции.

— А разве вы это не выяснили? В ДЭЗе знают, что я учительница. К вашему сведению, преподаю английский язык в школе.

Они переглянулись.

— Вы нас не учите, как работать! — прикрикнул Сероватый. — Лучше скажите, что пропало?

Я пожала плечами.

— Я не разглядывала… Кажется… тряпки на месте.

— А драгоценности?

— У меня их было немного…

— А где они хранились?

— В шкатулке, на комоде, разве вы их не заметили?

Секретер оставался открытым, как и тайник, и они имели право спросить меня об этом.

— Не знаю, я там ничего не держала, мебель доставил Карен. Он мне платил за хранение, пока оформлял перевозку в Ереван.

Главное, говорила я себе, сохранять естественность и не показывать, что я догадалась о самозванстве…

Но им надоело вилять.

— Куда делись запонки?

— Какие запонки?

— Не придуривайся, дешевка!

Голос Сероватого прозвучал как щелканье бича укротителя тигров.

— Я не ношу запонок…

Сиреневатый встал, подошел ко мне, и я увидела в его руке опасную бритву.

— Догадалась, шкура? Так могу и личико разукрасить! Лучше выдай их по-доброму…

Я вспомнила слова Алки, что никакая вещь не стоит человеческой жизни, но так просто сдаваться не хотела.

— Плохо работаете, шавки! Давно могли бы все выяснить без мокрухи. Карен толкнул их одной дамочке за два яйца Фаберже…

Эту фамилию они знали, но их мозговые шестеренки шевелились слабо.

— И молчал, кисель невареный ему в глотку…

— А разве этот Фаберже ценный, что он взял яйца вместо запонок.

— Клиенты за бугром заказывали. Им наши реликвии до фени…

Кажется, они начинали верить.

— А может, побреем курочку наголо, — предложил сладострастно Сероватый, — ох и повизжит…

— Заткнись! На работе не развлекаются, еще легавых привлечешь… — Сиреневатый прошелся по комнате и плюнул на ковер. — Ну и фрайер! Ни хрусталя, ни золота, одни антики…

Потом сел, достал из «дипломата» блокнот, ручку, точно решил взять у меня интервью.

— Быстро адрес старухи!

— Да она дамочка…

— Растереть и забыть! Фамилию, адресок, приметы.

Я мгновенно перебрала в голове сотню вариантов и назвала им адрес цековского дома, где постоянно дежурили милиционеры под видом вахтеров, а также фамилию жены одного посла. Она приезжала в Москву, была несколько раз на аукционе. Карен ее прекрасно знал, их связывали какие-то дела, но сейчас она отбыла к мужу, чтобы щебетать на приемах в ООН и спекулировать тряпками, скупаемыми по дешевке не в магазинах, а на оптовых базах…