Были отец с Евгенией, Олег с Таней и дочкой, да бабка Серафима притащилась из деревни.
Посидели мы хорошо. Тихо, по-семейному. Жаль, что отец с Евгенией уехали рано. Мачеха боялась ходить по улицам в сумерки. На прощание Евгения шутливо посоветовала:
- Вы бы детей сейчас помолвили. И так живете, как одна семья. Увидите, они сами вопрос решат, если вы вовремя не подсуетитесь.
- А что? Это идея! - громко воскликнул Олег и тут же пугливо обернулся на бабку Серафиму. Серафима Степановна давно уже похрапывала на теткином диване. Зря пугался, между прочим. Ее теперь и пожарная сирена не разбудит.
- За такую мысль надо выпить! - громким шепотом заявил Олег.
Я печально развела руками и подняла с пола пустую бутылку из-под "Рислинга". Он огорченно вздохнул. Татьяна настораживающего эпизода не видела. Она сидела на полу, рядом с детьми. Но и детей она не видела тоже. Взахлеб читала "Литературную газету", какую-то статью про Сталина. Ванечка играл в новый ярко-красный паровозик. Шурочка, которую так звали, чтоб не путать со мной, пыталась этот паровозик отнять и, стоя на четвереньках, капризно хныкала. Матери ее до детской обиды не было никакого дела.
Тетя Нина полезла за шкаф и вытянула оттуда пыльную бутылку вина. У нее всегда кстати обнаруживались винно-водочные заначки.
- Танюша, - позвала она, - иди к столу.
И, обтерев бутылку полотенцем, передала Олегу. Тот поколдовал над пробкой, торжественно разлил вино по бокалам.
- Татьяна! - возмутилась я. - Хватит просвещаться. Иди к столу. Выпьем за детей!
- А? Да ... сейчас ... - рассеянно отозвалась Таня, не отрываясь от газеты.
- Татьяна! - повысила я голос.
Она отложила газету на кушетку. Встала и прошла на свое место.
- Не понимаю, что ты шумишь, Аля? - добродушно спросила она.
- Да потому и шумлю, что кое-кто людей на газеты променял. Не ты газеты читаешь, а они тебя.
Она не торопясь села. Положила себе на тарелку заливной рыбы. Взяла в руки бокал.
- А ты сама газеты читаешь? Хоть иногда? - усмехнулась грустно.
- Ой, Тань, давай, не будем! - взмолилась я, чувствуя под ногами зыбкую почву. Книги читала. Даже много. В основном, по ночам. Но до газет руки совсем не доходили.
- Нет, почему? - Олег придвинулся ближе, отставив свой бокал в сторону. - Тема интересная. Главное, вовремя поднята.
- И ничего не вовремя, - надулась я, соображая, как лучше всего возвести оборонительные сооружения. Пугалась, когда Олег начинал меня воспитывать.
- Вовремя, вовремя, - хохотнул Олег, заметив мою реакцию. - Ты посмотри на себя. В кого ты превратилась?!
- В чучело огородное, - ответила за меня Таня. - Газет не читает. Что в мире происходит - не догадывается. В театры, кино, на выставки не ходит. Жизнью не интересуется. Себя совершенно запустила. Посмотри, Олег, ее роскошные локоны сто лет назад в паклю превратились.
Ты посмотри! Целой гневной филиппикой разразилась. Тоже мне, Цицерон нашелся.
- Мне некогда, - начала я заводиться. - Заниматься собой времени нет... И желания.
- Вот с этого бы и начинала, - иронично заметил Олег.
- Ты о себе совсем не думаешь, - неожиданно вмешалась тетя Нина.
Я смотрела на нее и ничего не понимала. Вот предательница. Она же лучше других знает, насколько мне приходится туго. Ведь я ее освободила почти от всех домашних обязанностей. Не дай бог, опять заболеет.
- Говорить скоро разучится. И смеяться совсем перестала, - сообщила тетя Нина Олегу тоном прирожденной ябеды.
Я отвернулась от них. На глаза навернулись слезы. И тетка туда же! С чего это они за меня взялись? Да я только и делаю, что думаю о себе. Немного иначе, правда. Вероятно, не с того бока, если близкие ополчились. Втихомолку оглядела себя, вздохнула. Они ведь правы. Совсем опустилась. Рыжий бы меня не узнал. Вон, Олю Скворцову позавчера встретила. Однокурсницу. Не узнала сначала ее, такой элегантной женщиной она стала. Уже на место ведущего инженера в своем КБ метит. А я чуть ли не в чертежницах сижу. Да как быть-то? Или карьерой заниматься, или семьей. Кто о Ванечке с теткой позаботится? Пушкин? Деньги нужны или нет? Не отказываться же от мытья подъездов в ущерб самым близким и дорогим?
- Я о семье думаю. Это все равно, что о себе.
- Ничего не о себе, - отрезала тетя Нина. - Тебе еще свою жизнь устраивать надо. Замуж выходить. Ванечке отец нужен.
Тетка сказала, и сама испугалась своей смелости. Даже голову в плечи втянула. За столом повисло тягостное молчание.
Они что, думают, без мужика нормально ребенка не выращу?
- Для начала с Рыжим надо развестись, - мрачно ответила я. И ушла на кухню. Выползать из того проклятого отчаяния, в которое толкнули меня теткины слова. Ведь не отболело еще... Два года... Третий год уже пошел, а не отболело...
Вечер был безнадежно испорчен. Олег с Таней оставались после теткиной диверсии недолго. Одели Шурочку и тихо ушли. Я с ними не прощалась. Не могла. Так и сидела возле плиты, уткнувшись лбом в стенку. Тетя Нина меня не трогала. Сама уложила Ванечку спать. Грязную посуду составила в одну кучу на кухонном столе. И привалилась под бочок к бабке Серафиме.
Я все сидела на кухне. Сварила себе кофе. Взяла сигареты. Олег забыл их на подоконнике. Не курила лет с двадцати, а тут вдруг захотелось.
Ребята, конечно, правы. Чучело огородное. Чучело и есть. А для кого мне теперь собой заниматься? Рыжего-то нет. И не будет. Ребята правы. Но и я права. Или нет? Кто его знает ... Вот, если так разобраться, то не нужны мне были, по большому счету, ни театры, ни газеты, ни парикмахерские. Я жила одной только любовью. Сначала к Рыжему. Теперь к Рыжему и его сыну. А разве вся наша жизнь не состоит из любви? К людям. К месту. К делу. Любовь мне давала больше, чем газеты и спектакли. Может, слишком рано она меня нашла, эта любовь? И ничего-то я в жизни не добилась. Ну, ничегошеньки. Никем не стала. Потому, наверное, и Мишка от меня ушел. Скучно ему показалось со мной. С домохозяйкой по призванию. Да, нет, какое там призвание? Ведь это я - для него. Для него от себя отказалась. Да? Ну и что из этого получилось? Ничего из себя не представляю. Теперь вот для Ванечки выворачиваюсь. А он вырастет и уйдет? Скучно с тобой, - скажет, - мать!
* * *
Олег принес мне билет в театр. Через месяц после теткиного дня рождения.
- Мы тоже идем, - радостно сообщил он.