Если бы она в самом деле вступила в брак с иностранцем, то, выехав за границу, она лишалась огромных владений, все леса и земли становились собственностью государства. Что тогда оставалось бы делать управителю Каролю? Служить у чужих людей?

— Эх, пся крев! Не бывать этому! О нет!

Кароль Ганский решил изменить тактику. Довольно ссориться. Он будет теперь вежлив и смиренен. Вот приедет из Вишневца Эвелина и видит совсем другого Кароля.

Расхаживая по просторным комнатам, часами сидя в большом кабинете за широким столом, заваленным французскими журналами, пан Кароль видел уже себя полным собственником этого поместья, гордо выпячивая губы, с довольным видом подкручивал рыжеватые усы, и в его глазах мерцали зловещие огоньки.

В просторном окне перед ним открывался величественный ландшафт На холмах за парком зеленела березовая роща. Близ нее на лугах паслись лошади. Ганский встал и подошел к окну.

«Все это будет мое!» — удовлетворенно думал он.

Его покой нарушил стук в дверь.

— Кто там? — недовольно спросил он.

— Эго я, пан Ганский, — отозвался ксендз Янковский, переступая порог.

Кароль, скрывая неудовольствие, пошел навстречу непрошеному гостю. Он привычно коснулся губами протянутой руки и пододвинул ксендзу кресло. Эта комната была хорошо знакома Янковскому. Зная, что графиня в отъезде, он все же заехал к управителю. Красивый ксендз долго беседовал о всевозможных пустяках, ни одним словом не намекая на цель своего приезда. Наконец, понимая нетерпение Кароля, пояснил:

— Проезжал Верховню, думаю, надо навестить пана Кароля.

— О, я очень рад, святой отец! И прекрасно сделали. Пообедаем, поговорим. А то я тут совсем одичал, графиня уехала в Вишневец, и, должно быть, надолго…

— За обед благодарю. Очень спешу. Весна благодетельна в этом году. Только холопы совсем озлобились.

— О, это естественно. Не тревожьтесь. Была бы добрая нагайка, и хлоп станет кроток, как овца. — Пан Кароль засмеялся, откинувшись на спинку кресла.

— Ваша правда, — согласился Янковский. — Однако осторожность не повредит.

Управитель обеспокоенно глянул на Янковского, не понимая, куда тот метит. А ксендз метил точно. Он хорошо знал слабое место управителя. Знал, как ненавидят его холопы за нагайку, оплеухи, насилия над девушками. «Вот сейчас я собью ему спесь, — подумал ксендз, — так он иначе заговорит».

Пан Кароль и в самом деле забеспокоился. Встал, заходил по комнате. Персидский ковер заглушал его тяжелые шаги.

— Вы что-нибудь узнали? — спросил он с надеждой в голосе, остановясь перед ксендзом.

Янковский неуверенно развел руками.

— О, только предположения.

Но Кароля не обманешь. Этот хитрый ксендз что-то прослышал. Как бы развязать ему язык?

— А господин Бальзак скоро приедет?

Этот неожиданный вопрос, этот интерес, прикрываемый намеренно равнодушным голосом, не могут обмануть настороженного внимания пана Кароля.

«Выходит, что и у тебя этот французский литератор в печенках сидит, — злорадно думает Кароль. — Э-э-э, голубчик, теперь и я тебя поймал».

Ксендз перебирает выпуклые четки и смотрит в угол, точно позабыл, о чем и спрашивал.

— Кто его знает, вероятно, приедет, — говорит после долгой паузы Кароль, сам пугаясь своего ответа. «А вдруг и правда накличу его на свою голову?» И, забыв о желании подразнить ксендза, поиздеваться над его ухаживанием за невесткой, Кароль спешит заверить его: — Нет, не приедет. Где уж ему нынче ехать! Погостил, пора и честь знать. У них теперь, в их прославленном Париже, революция. Короля Луи-Филиппа, монарха своего, прогнали, как последнего проходимца. — От гнева щеки Кароля налились кровью, усы подпрыгивали. — Понимаете, что там творится? Да к тому же этот Бальзак и сам того… — Кароль покрутил в воздухе пальцем.

Ксендз кивнул головой.

— Трудные времена! — пожаловался он.

— А почему трудные? — спросил Кароль. — Не знаете? Слушайте меня. Потому трудные, что отпустили вожжи. Много воли черни дали. Европа! Хвастовство, богохульство и не знаю что еще! Вот пусть теперь и пожинают плоды.

— Слава небу, наш монарх не поддается этой европейской либеральной заразе.

Кароль не мог успокоиться. Он в ярости бил тяжелым кулаком по ручке кресла:

— Слушайте меня, святой отец. Побольше нагаек, шпицрутенов, виселиц, — так воцарятся тишина и спокойствие. Холоп будет знать свое место.

Приподнявшись с кресла, теряя от бешенства голос, Кароль прохрипел:

— Вообще эти литераторы, писаки проклятые, ненадежны. Я никому из них не верю. Где их нога ни ступит — всюду сеют соблазн, разрушают установленный веками порядок. Вы думаете, этот Бальзак тут не напакостил, холера его забери?

Ксендз и управитель уже забыли тайную вражду, Общий язык был найден, и он притушил едва не возникшую ссору. Поболтали еще часок, и ксендз уехал.

Кароль приказал седлать лошадь. Поехал, подгоняя буланого скакуна, в поле. На широких полосах уже копошились люди. Они издалека замечали всадника и еще ниже пригибались к земле. Чтоб его черт пронес! Еще, чего доброго, привяжется. Василь стоял у телеги, на краю пашни, на самой опушке березовой рощи. Он стаскивал плуги на землю. Тут же топтались волы. Мужики в сбитых набекрень шапках курили трубки. Головы их были окутаны сизоватыми облаками дыма. Через поле, прямо на них, гнал наметом коня управитель Кароль Он осадил буланого и соскочил на землю. Бросив повод подбежавшему мальчишке, он подошел к толпе мужиков. Они разом, точно по команде, низко поклонились и сняли шапки.

— Добрый день, пан, — прохрипели все разом.

Кароль не ответил, мгновение они стояли так, низко склонив головы, а потом выпрямились, избегая глядеть ему в глаза. Он крепко сжимал в руках за спиной нагайку и чувствовал, как его охватывала неудержимая ярость.

— Чего стали, быдло?

Кароль шагнул вперед и едва сдержался, чтобы не хлестнуть нагайкой ближайшего крестьянина. Это был долговязый чахоточный Мавродий, сосед деда Мусия. Он, низко склонив голову, дрожащим голосом сказал:

— Мы не стояли, пан, готовимся пахать.

Кароль кусал губы. Перепуганные мужики молчали. Они хорошо знали натуру своего управителя. Упаси боже проронить лишнее слово — в землю втопчет. Едва переводя дух, все тревожно ждали, пока утихнет панский гнев.

Василь замер у воза, впившись пальцами в вилы, которые держал в руках. Что-то мохнатое, пестрое прыгало у него перед глазами, во рту стало сухо, сердце билось часто-часто. Управитель глянул на него особенно зорко и усмехнулся.

«Он так не уйдет отсюда», — понял Василь, поймав взгляд Ганского. Один миг Кароль думал, что лучше уйти. Вскочить на коня и умчаться подальше. Черт их возьми, этих разбойников! Вечером прикажет отстегать на конюшне. Но глаза парня показались ему чересчур наглыми. Вспомнилось и другое: это за него просила русая красавица Марина, умоляла не отдавать в солдаты. Что ж, Кароль сдержал слово. Недолго этому молодцу нежиться в Верховне. Скоро забреют ему лоб. Всплыла в памяти недавняя беседа с ксендзом. Многозначительные намеки на осторожность. Что ж это будет, матка боска, если с холопами придется вести себя, как с господами?

Кароль Ганский, точно преодолев преграду, вплотную приблизился к толпе.

— Плохо готовитесь, холера вас побери! — закричал он вне себя, словно ему возражали и не давали говорить спокойно. — Молчать, быдло, не шевелиться!

Мавродий, стоявший ближе всех, задрожал.

Кароль видел, как мелко дрожали руки мужика. Он проглотил слюну и закричал:

— Я вам покажу, свиньи! А ты чего разбойником насупился? — крикнул он вдруг Василю.

— Не кричите, — тихо промолвил Василь и почувствовал, как побледнел, как неожиданно напряглось все тело.

— Что ты сказал, холоп? — взвизгнул управитель и протиснулся к нему.

Мужики окружили их. Мавродий растерянно взглянул на крестьян, испуганно протянул руки к управителю:

— Не слушайте его, ваша милость, молод еще он, глуп…

— Молчи! — обрезал Мавродия управитель. — Как ты, сволота, осмелился заговорить? — обратился он к Василю, крепче сжимая за спиной нагайку. — Молчишь? А, так!..