Мать, отец и братишки ушли в прошлое. Она давно стала взрослой, большой девочкой, которая по-прежнему пыталась нести свою ношу, не считаясь с собственной болью. Так и сейчас. Только теперь ты начинаешь понимать, почему очутилась здесь, и почему здесь очутились все остальные. Новая боль и воспоминание о старой боли помогли тебе осознать. И подобно тому, как вправление вывиха, удаление больного зуба или наложение шин на переломанные конечности могут положить начало выздоровлению, ты, Амери, можешь исцелиться! Подумать только, какой глупой ты была! Какую непоправимую глупость совершила! Но теперь ты здесь, и озарение снизошло на тебя слишком поздно.

Амери ехала верхом на своем халикотерии. Солнце едва поднялось над горизонтом. Фелиция спала в седле слева, поведав Амери, что езда на халикотериях — сущее удовольствие по сравнению со скачками на полуприрученных веррулах на Акадии. Все вокруг радовалось предстоящему дню, все громче щебетали птицы. А что, если она, Амери, вознесет Господу благодарственный гимн, несмотря на все, что приключилось? Выученные с детства латинские слова приходили на память сами собой.

И Амери тихо запела:

Кор меум контурбатум эст ин ме,

эт формидо мортис кекидит супер ме.

Тимор эт тремор венерунт супер ме,

эт контексерунт ме тенебре.

Эт дикси: «Куис дабит михи пеннас сикут колумбе,

эт волабо, эт реквиескам!»

Голова Амери опустилась на грудь, и слезы полились на белое монашеское одеяние. Всадник, ехавший перед ней, тихо рассмеялся:

— Интересно, что вы молитесь на мертвом языке. Насколько я помню, это фрагмент из Псалма 54.

Амери посмотрела на говорившего. Это был человек в тирольской шляпе. Сидя в седле вполоборота к ней, он улыбнулся и продекламировал:

Сердце мое трепещет во мне,

и смертные ужасы напали на меня.

Страх и трепет нашли на меня,

и ужас объял меня.

И я сказал: «кто дал бы мне крылья,

как у голубя, я улетел бы и успокоился бы!»

— Как там дальше?

— Экке элонгави футиенс: эт манси ин солитудине.

— О, спасибо!

«Далеко удалился бы я, и оставался бы в пустыне».

Незнакомец указал рукой на окружавший их ландшафт.

— И вот мы в пустыне! Великолепно. Вы только взгляните на горы на востоке. Самая настоящая Юра! Подумать только, какие поразительные изменения произойдут с горами за шесть миллионов лет! Некоторые из хребтов горной системы сейчас достигают более трех тысяч метров, что примерно вдвое выше, чем Юра в наше время.

Амери вытерла глаза концами косынки.

— Вы бывали в этих горах?

— О да! Я большой поклонник гор. Я облазил все горы на Земле, совершил восхождения на все пики, но больше всего мне нравились Альпы. Я собираюсь отправиться в Альпы и обследовать их, так сказать, в младенчестве. Именно поэтому я и последовал в Изгнание. Во время последнего омоложения я увеличил свой объем легких на двадцать процентов. Укрепил сердце и большие мышцы. Я прихватил с собой все альпинистские приспособления. Можете представить, что отдельные участки плиоценовых Альп сейчас выше Гималаев в наше время? Наши Альпы были сильно разрушены во время ледникового периода, на протяжении нескольких миллионов лет. Настоящее высокогорье расположено дальше к югу вокруг Монте-Розы на швейцарско-итальянской границе (я говорю о границах, существующих в наше время) или к юго-западу в Провансе, где Дан-Бланш, пожалуй, повыше, чем Монте-Роза. Процессы складкообразования, происходившие в недрах Земли, вознесли горы на высоту свыше девяти тысяч метров. Возможно, здесь есть пики выше Эвереста! Я надеюсь провести остаток своей жизни, совершая восхождения на плиоценовые горы. Может быть, мне даже удастся совершить восхождение на альпийский Эверест, если я смогу найти несколько родственных душ, которые согласятся разделить со мной компанию.

— Не сомневаюсь, что вам удастся совершить задуманное, — произнесла Амери, пытаясь изобразить ободряющую улыбку.

— Не тут-то было, — возразил самым радостным тоном альпинист. — Эти «экзотики» и их прислужники найдут мне подходящую работу — валить лес или качать воду, как только узнают, что все мои таланты сводятся к тому, чтобы взбираться на горы и падать с гор. Если мне повезет и после рабского труда у меня останется хотя бы немного свободного времени, то я собираюсь играть на флейте в том заведении, что будет заменять деревенский трактир.

Альпинист вежливо извинился перед Амери за то, что прервал ее молитвы, и, отвернувшись, принялся наигрывать на флейте.

Помолчав, Амери снова тихо запела псалмы.

Караван продолжал спускаться под уклон, держа курс на север параллельно Соне. Могучую реку не было видно, но ее течение явственно угадывалось по широкой полосе тумана, висевшего над лесами в долине. Местность на другом берегу реки была гораздо более ровной — прерия с отдельно стоявшими деревьями, постепенно переходившая в болотистую низину с множеством мелких озер, засверкавших под лучами восходившего Солнца. По болотистой низменности извивались притоки Соны. Западный берег реки, по которому двигался караван, был на несколько сот метров выше и гораздо суше. Лишь изредка встречались ручьи и овраги, которые терпеливые халикотерии форсировали, почти не замедляя хода.

Теперь, при ярком дневном свете, Амери смогла наконец рассмотреть своих спутников, солдат и Эпону, ехавшую через три или четыре ряда перед ней, и разбитых на пары пленников, следовавших за ними через равные промежутки. Ричард и Клод ехали почти рядом с вьючными животными и арьергардом. Амфиционы стоически трусили рысцой по обе стороны каравана, иногда приближаясь настолько, что Амери видела их налитые злобой желтые глаза и чувствовала отвратительный смрад, исходивший от неуклюжих тел. У халиков — свой характерный запах, резкий и немного отдававший серой, как запах репы. Должно быть, так пахнут те растения, которыми их кормят, подумала Амери. Им, очевидно, такая пища нравится, и поэтому они такие высокие и сильные.

Амери слегка застонала и попыталась ослабить напряжение в нестерпимо болевших мышцах, но ничего не помогало, даже молитва.

— Амери, ты только посмотри! Антилопы.

Фелиция проснулась и теперь указывала на саванну, простиравшуюся слева, где золотисто-розовая почва поросла высокими темными стеблями, по которым под дуновениями ветра пробегали волны. И тут Амери поняла, что золотистая почва в действительности — шкуры антилоп, а темные побеги — их рога. Огромное стадо покрывало весь склон, насколько его можно было окинуть взглядом. Тысячи и тысячи антилоп паслись среди побуревших от солнца трав. Проходящий караван не вспугнул их. Завидя его, они поднимали свои черно-белые мордочки и лишь наставляли рога, напоминавшие по форме лиру, на амфиционов, но те не обращали на них никакого внимания.

— Разве они не прекрасны? — в восторге закричала Фелиция. — А там… Посмотри, маленькие лошадки!

Гиппарионы были еще более многочисленны, чем антилопы, и встречались в высокогорье огромными стадами, иногда покрывавшими (так по крайней мере казалось) площадь в целый квадратный километр. Когда караван поднимался на небольшие возвышения, где растительность более пышная, путешественники видели и других пасущихся животных — похожих на козлов трехрогих антилоп с шкурами, словно выделанными из черного дерева, несколько более крупных лесных антилоп с тонкими белыми полосами по бокам, как у фавна, а однажды в небольшой рощице акаций путешественники увидели даже массивных серо-коричневых канн с закрученными винтом рогами, достигавших в холке более двух метров.

— Все это — великолепное мясо на копытах, — восхищалась Фелиция. — И естественных врагов у них мало. Несколько крупных кошачьих, гиены и медведесобаки, или как их там называют. Охотнику в этом мире не грозит голодная смерть.

— Голодная смерть — не самое страшное, — заметила Амери. Она осторожно приподняла юбку и принялась массировать бедра.

— Бедная Амери! — сочувственно заметила Фелиция. — Я помню о том, что самое страшное для нас, женщин, в этом мире, и кое-что придумала. Вот, посмотри.