– Быстрее! – сказал он, задыхаясь. – У меня есть лошади. Надо спешить!

– Ему нужны были мы? – прокричал я. – Он из-за нас устроил эту резню?

– Не знаю… ему нужны все мы, Пеппе!.. Давай скорее!

И вот я прижался к спине магистра, обхватив его шею руками, и мы поскакали сквозь темноту, а за спиной осталась ночь ужаса и отчаяния, еще более непроглядная и жуткая, чем сама вечная ночь ада, обещанная нам Томазо делла Кроче.

1509 и далее

Comrnendo te omnipotenti Deo, carissima soror

Двадцать третьего апреля 1509 года в доме Андреа де Коллини за ужином сидели трое: сам Андреа де Коллини, горбун-гностик Пеппе, чьи мемуары вы сейчас читаете, и молодой неофит по имени Витторино, который принял гностическое крещение всего на несколько дней раньше, чем я и Барбара. Витторино удалось бежать из дома магистра во Флоренции, отделавшись лишь переломом руки, но он рыдал, когда рассказывал подробности той резни в часовне. Его слова заставили второй раз пережить виденный нами ужас, мы узнали, что произошло после нашего побега.

Шесть человек погибло, включая бедную Барбару, и шестерых забрала Инквизиция. Насколько ему было известно, только еще одному, кроме него, Витторино, и нас, удалось бежать.

– Это было ужасно, – сказал Витторино, делая большой глоток вина, которое мы ему подали, и вытирая слезы тыльной стороной ладони. – Женщины были в истерике. Я видел, как одна из них, обезумев, металась по часовне, словно курица без головы, а правая рука у нее была отрублена по локоть. О Боже! А один… молодой человек, кажется, это был Лоренцо Кальди… бросился на спину инквизитору, прямо голый, и хотел его задушить, но, конечно, это было невозможно! Его просто оторвали, как пиявку, и порубили на куски.

– Мы видели его! – воскликнул я.

– Он нас спас, – тихо произнес магистр.

– Двое людей делла Кроче затащили бледную от страха женщину на алтарь – прямо на священный алтарь! – один придавил ее и раздвинул ягодицы огромными, окровавленными руками, и другой с силой вошел в нее сзади. «Что случилось, ты, сучка еретическая? – закричал он, когда она начала вопить и биться. – Тебя что, никогда не имел настоящий мужчина?» Это было ужасно… было ужасно. Другая женщина лежала растянувшись на полу, и я надеюсь, что она уже была мертва, так как один из наемников инквизитора вставил ей в анус шпагу и с силой вращал ее там. Он смеялся, глаза его горели от удовольствия – Боже, он тер себя между ног – член его стоял, он тер его, смеялся и всовывал шпагу все глубже…

– Витторино, не надо…

– И они сорвали у Барбары серьги прямо с мясом… но, спасибо Господу, она-то точно была уже мертва. Часовня превратилась в скотобойню, все скользили и падали в собственной крови, пол был мокрым от крови и спермы, люди орали, царапались и били кулаками. Не знаю, как я выбрался из того месива окровавленных тел… просто не знаю… даже не могу…

Магистр обнял рыдающего Витторино за плечи.

– Хватит. Больше не надо, – сказал он. Но Витторино продолжал:

– Он узнал, что вы там, вы оба. Но было уже поздно…

– Думаю, в тот момент ему не были нужны именно мы, – сказал магистр. – Скорее всего, он даже не ожидал нас там увидеть. Это была еретическая литургия, больше его ничего не интересовало. Ему нужны были жертвы, и он их получил.

– Но теперь вы ему точно будете нужны, – сказал Витторино, вращая дрожащими пальцами за ножку бокал из дымчатого стекла.

– Да, – произнес задумчиво магистр. Затем после недолгой паузы добавил: – Скорее всего, будем.

– Я точно буду, – сказал я. – Однажды ведь он меня уже поймал и отпустил.

– Он не отпустил тебя, Пеппе. Он тебя продал.

– Он продал меня маэстро Антонио, так как у него не было никаких улик против меня. Теперь они у него есть. Теперь улик с избытком.

– Вы должны спрятать меня! – закричал Витторино. – Он за мной тоже придет!

– Он придет за всеми нами, в свое время, – сказал я.

Магистр бросил на меня странный взгляд, в нем было что-то вроде смеси удивления и тревоги.

– Да, Пеппе, – проговорил он, – ты, без сомнения, прав.

С тех пор я все время мучаюсь, размышляя, не заронил ли я тогда невольно в его душу семя безумия той своей фразой. Хотя такие размышления, эти мрачные рассуждения уже и сами могут привести к безумию, и я боюсь откровенно их обсуждать, даже с тобой, неизвестный читатель. Такого рода анализ я оставляю для бессонных часов между полуночью и рассветом.

Магистр отвел Витторино, заботливо, словно мать больного ребенка, в приготовленную для него комнату. С тех пор я больше не видел Витторино, но позднее слышал о нем время от времени и узнал, что Андреа де Коллини из своих денег выделил ему средства для того, чтобы Витторино жил безбедно и в безопасности. Я всем сердцем сожалел о том, что мне пришлось получить эти тяжелые известия, принесенные Витторино, так как образы кровавых сцен убийства, которые они во мне вызвали, останутся со мной – я точно это знаю – на долгие годы; но я должен был об этом узнать. И магистр, и я должны были узнать, так как, кроме чисто практических соображений, согласно нашей гностической философии, величайшая трагедия (вторая, первая – это вообще родиться в этом мире) – это жить в неведении, ибо неведение – оружие Сатаны. Неведение трояко: неведение Бога, неведение этого мира, неведение себя. В данном случае отказ от знания того, что произошло в часовне, – каким бы мучительным это знание ни было – означал бы все три стороны неведения. Во-первых, неведение Бога, так как происшедшее с бедной Барбарой и другими раскрывает направление его святой воли; во-вторых, неведение этого мира, так как извращенная воля Томазо делла Кроче проявила себя в кровавых деяниях; и в-третьих, неведение себя, так как, выдерживая ужасные известия, принесенные Витторино, мы измеряем глубину своего мужества. Нет, я не хотел выслушивать это, но понимал, что должен.

Магистр Андреа и я вернулись в Рим, как солома, несомая ветром, без всякой цели, кроме самой простой. Мы надеялись хоть что-нибудь узнать о госпоже Лауре. Кроме того, мне стало казаться, что, послушав рассказ Витторино, магистр начал намеренно искать столкновения с доминиканцем.

– Он придет за нами в свое время, – произнес он мрачно, и я похолодел, понимая, что он употребил мои собственные слова.

– Может быть, нам следует сделать все возможное для госпожи Лауры, а потом вместе уехать из города?

– Нет. Если мы хотим помочь моей дочери, то никто не должен видеть, как мы носимся по Риму именно с таким намерением. Мы должны быть более осмотрительны. Мы наведем справки. У меня еще есть люди, которые нам помогут. Нам неизвестно даже, где ее содержат, вначале надо узнать это. Терпение, Пеппе, даже в такие трудные времена.

Я разозлился и ничего не понимал.

– Терпение? – воскликнул я. – Вам совсем нет до нее дела!

– Никогда не говори мне этого! Никогда! – резко произнес он дрожащим от чувства голосом, и меня поразила его горячность. – Что ты знаешь об отеческой любви?! Как ты можешь представить себе муку, которая терзает мое сердце день и ночь, сны, полные кошмаров! Меня постоянно сжигает боль от того, что я ее потерял…

Я открыл рот, но сказать ничего не мог.

– Мне так не говори, Пеппе. Поверь, я знаю, как ты ее любишь, но не думай, что моя любовь слабее. На самом деле она бесконечно сильнее.

– Магистр, я… я прошу прощения…

– Ты прощен, Пеппе, – сказал он, уже спокойнее. – Я понимаю, что ты сказал так от отчаяния, а не от злобы. Никого из нас нельзя обвинить. Обещаю, что скоро мы начнем ее искать.

Он положил свою руку поверх моей и поцеловал меня в лоб.

– Даю слово, – сказал он.

Так что мы вернулись в дом, в котором не были столько лет, и стали жить, каждый день ожидая, что в дверь забарабанит кулаком Томазо делла Кроче.

– Вы ведь хотите, чтобы он пришел, правда? спросил я тихо.

– Да, хочу. В конце концов нам придется свести счеты. Чем скорее настанет окончательное столкновение, тем лучше для всех нас. Я говорил тебе уже однажды, что он меня ненавидит лично. Пусть так и будет. Так или иначе, но я с этим покончу.