Кстати, появление этих песен весьма любопытно с точки зрения понимания того, как могут возникать и закреплять­ся в массовом сознании подобные пространственные об­разы. История появления «Беловежской Пущи» и «Белого аиста» (обе — 1975 год) в этом отношении вполне традиционна. Их написанию предшествовала поездка Пахмутовой и Добронравова по Белоруссии, и песни родились под впе­чатлением от всего, что они там увидели и прочувствова­ли. А вот «Девушка из Полесья» (1978 г.) имеет совершенно иное, литературно-кинематографическое происхождение. Эта песня восходит к знаменитой повести А. И. Куприна «Олеся» (1898 г.) и двум снятым по ней кинолентам: фран­цузской «Колдунье» («La Sorciere», 1956 г., что называется, по мотивам) в главной роли с М. В. Поляковой-Байдаровой, более известной как Марина Влади, и отечественной экра­низации повести — фильму «Олеся» (1971 г.) с Л. А. Чур­синой. И сама повесть, и обе её экранизации были очень популярны в нашей стране и вдохновили Поперечного и Иванова на создание песни.

Любопытно и то, что образ купринской Олеси претер­пел этническую и пространственную эволюцию. Авторами песни она была переселена в белорусское Полесье («Живёт в белорусском Полесье кудесница леса — Олеся») и стала лирическим олицетворением именно Белоруссии. Между тем свою повесть Александр Куприн написал после поезд­ки на Волынь, и действие в ней происходит в глухом уголке

Волынской губернии, на границе с Полесьем, то есть в той части полесского региона, что ныне находится в пределах Украины. Да и этнический контекст в повести явно укра­инский. Но самое интересное, что эта волынско-полесская Олеся, ставшая впоследствии олицетворением Белорус­сии — Алесей, на самом деле звалась Алёной и с очень боль­шой долей вероятности была... русской (великоросской), чему у Куприна есть немало свидетельств. И по своей вну­тренней и внешней красоте и чувству достоинства рази­тельно (по мнению главного героя повести) отличалась от туземных «дивчат»[3].

Вот так образ литературный (возможно, навеянный какими-то местными преданиями) может стать основой для пространственного образа целой земли (а теперь даже страны). А характер литературы, как рассчитанной на мас­сового потребителя, только облегчает формирование по­добных образов. Естественно, понятие массовости в каж­дую эпоху относительное. Ясно, что в XIX веке в России художественная литература могла рассчитывать прежде всего на образованные слои. Но уже с середины века, не го­воря о второй его половине, литература становилась всё более демократической по своей аудитории, проникая в на­род — сначала в городские слои, а затем и в крестьянство. Конечно, в деревне в основном читали духовную литера­туру, повествования из библейской истории, лубок, кни­ги на историческую тематику (о войнах и полководцах). Но имелись в крестьянских избах и сочинения Пушкина, Льва Толстого, Гоголя, Короленко, Гаршина, Крылова, Не­красова, а у тех крестьян, кто занимался отходничеством и бывал в городах, встречались даже собрания сочинений[4]. И к тому же надо помнить, что одной из форм распростра­нения книжности в русской деревне были коллективные чтения вслух, заметно увеличивавшие охват сельской ау­дитории книжной культурой. Соответственно, книжные образы начинали влиять на мироощущение и этих групп.

Впрочем, писавших про Украину и осмысливавших её было великое множество, что как раз и объясняется тем особым местом, которое эта земля занимала в россий­ском государстве, русском сознании, да и судьбах самих писателей. В качестве примера можно привести творчество И. А. Бунина, оставившего свой и очень личностный образ этой земли[5]. Но были среди них и те, чей вклад в формиро­вание русским обществом образа Украины был особенно заметен. И первый среди них — Николай Васильевич Го­голь (1809-1852 гг.).

Почему именно он? Причин тому несколько. Во-первых, Гоголь — великая историческая личность, мыслитель (ещё до конца не оценённый) и писатель, причём один из самых выдающихся в русской литературе. И таковым он стал считаться ещё при жизни. А это означало не толь­ко влияние на художественные вкусы читающей публики. В русской культуре вообще и в XIX веке в особенности литература была важнейшей сферой не только искусства, но и общественной мысли и даже формой общественно­-политического движения. И Гоголь в русской жизни 1830­1840-х годов был знаковой фигурой, влияя на умонастрое­ния современников.

Во-вторых, Гоголь много писал о Малороссии, и его видение и понимание этой земли оказывало несомненное влияние как на русскую публику того времени (поначалу, конечно, на образованные слои), так и на последующие, всё более широкие поколения читателей, формируя их вос­приятие Малороссии-Украины.

Наконец, Гоголь был малороссом. Одним из аспектов многогранной личности Николая Васильевича являет­ся то, что он предстаёт как своеобразное зеркало нацио­нальных ориентаций, идентичностей, ментальных про­цессов, культурно-политических пристрастий, имевшихся в то время в России в целом и в Малороссии в частности.

Было бы неверно утверждать, что выработка простран­ственных стереотипов и образа Малороссии велась лишь одними великороссами и затем в готовом виде трансли­ровалась на места, закрепляясь в сознании и самих мало­россиян. Конечно, этот процесс был преимущественным, как и любой взгляд «из центра» на «регион-периферию» (центра и политического, и культурно-национального). Но малороссы были отнюдь не пассивными статистами и тоже участвовали в выработке русским обществом обра­за Малороссии, и притом весьма активно, поскольку сами являлись носителями русской культуры.

Особенности культурной и политической жизни Рос­сии, а также биография самого писателя позволяют ска­зать, что созданный Гоголем и «предложенный» им рос­сийскому обществу образ Украины был одновременно и взглядом «изнутри» — с точки зрения уроженца тех мест и малороссиянина, и «извне» — с позиций представителя российского образованного слоя и человека русской куль­туры. Действительно, ведь в Нежинской Гимназии высших наук, которую окончил Гоголь, при всей имевшей там место этнической и культурной специфике (и учащихся, и окру­жения, и культурных увлечений той поры), определяющей была русская культурная среда, ориентация на высокие образцы и эталоны русской культуры. Не случайно боль­шинство выпускников гимназии, а среди них было не­мало одарённых и талантливых людей, включилось в рус­ский литературный процесс (и первый среди них — сам Гоголь), а не стало создавать отдельную малороссийскую литературу[6]. Среди них были те, кто экспериментировал в этом направлении, но при всём том их опыты оставались в рамках двойной культурной идентичности и не вступали в противоречие с русской культурой. А что касается Гого­ля, то свои «украинские» произведения он писал не в Ма­лороссии, а в Петербурге, который даже стал неким анти­образом (географическим, красочным, эмоциональным), на противопоставлении которому вырастал гоголевский образ Украины.

Русская литература (так же как и русский язык, культу­ра и сама государственность) была поистине общерусским делом, и вклад в неё писателей и поэтов-малороссов, чис­ло которых насчитывалось десятками, был велик. Помимо Гоголя, это Н. И. Гнедич, В. В. Капнист, А. А. Перовский, В. Т. Нарежный, О. М. Сомов, Е. П. Гребёнка, Г. П. Дани­левский, В. Г. Короленко, карпатороссы Н. В. Кукольник и Н. И. Билевич (учитель молодого Ф. М. Достоевского, оказавший на него значительное литературное и нрав­ственное влияние)[7]. Это даже Т. Г. Шевченко, которого принято считать не русским, а украинским литератором, хотя сам он вовсе не думал отрекаться от русской литера­туры, вёл на русском языке дневник и переписку и, по соб­ственным словам, написал около двадцати русских пове­стей (из них до нас дошло только девять[8]). Причём сочинял по-русски Шевченко и в свой самый плодотворный период, ещё до того, как ввязался в политику и угодил в ссылку[9].